Глава 25
1846
Вторжение Шамиля в Кабарду. – Фрейтаг преследует его. – Шах и мат Шамилю. – Его бегство. – Набег Хаджи-Мурата. – Шамиль входит в Акушу. – Его поражение при Кутеши. – Потери русских
Единственное утешение, которое Воронцов мог предложить императору в связи с тяжелыми потерями, было то, «что теперь горцы поняли, что мы можем настичь их и в прежде недоступных для нас местах». В будущем он решил наступать систематично, осторожно и захватывать только то, что мог удержать. Однако ему предстояло усвоить еще не один урок, и лишь его преемник князь Барятинский 10 лет спустя смог полностью последовать мудрому совету Вельяминова. Тем временем 1846 год, как предполагалось, должен был быть посвящен созидательной работе: укреплению существующих крепостей, строительству новых, улучшению условий жизни солдат в казармах, строительству военной дороги от Ахты в Грузию по Главному хребту и улучшению координации и взаимодействия различных частей Кавказской армии. 5-я армия, как таковая, должна была вернуться в Россию, оставив вторые батальоны своих корпусов как ядро новой дивизии, которая должна была состоять из четырех полков пехоты (по 5 батальонов в каждом) с соответствующим числом артиллеристов и инженерных войск. Не планировалось никаких полномасштабных наступательных операций, и любое серьезное сражение могло быть лишь результатом действий неприятеля. В начале года Шамиль более всего угрожал Алазанской долине в Грузии, которая была открыта для вторжения с севера. К счастью, охранявшая ее лезгинская линия находилась в надежных руках генерала Шварца, с кем Аргутинский успешно вел совместные действия еще в Самурском районе. Таким образом, планы неприятеля были сорваны, а угроза для Грузии ликвидирована[126].
Шамиль всерьез угрожал территориям Даргинской конфедерации и одновременно тайно готовился к вторжению в Кабарду, к самой непредсказуемой из всех его военных операций. В случае успеха она обещала много выгод Шамилю и его делу и массу неприятностей – России.
Чтобы в полной мере оценить значимость этого эпизода, необходимо вспомнить ситуацию, сложившуюся на Центральном и Западном Кавказе к северу от гор, и связь (а чаще – ее отсутствие) между племенами, жившими там, и племенами, жившими дальше к востоку, о которых до данного момента и шло наше повествование. Дело в том, что, пока турки имели плацдарм на Таманском полуострове, необходимо было вести борьбу за овладение Кавказом в целом, но с окончательным завоеванием Анапы в 1828 году эта необходимость отпала. Однако следует иметь в виду, что отдельные операции против западных племен продолжались вплоть до 1864 года и время от времени предпринимались усилия (чаще неудачные) организовать вооруженное сопротивление России в обеих частях конфликта. Черкесы и родственные им племена периодически посылали своих эмиссаров, чтобы посоветоваться с Шамилем или попросить у него помощи. Шамиль же, в свою очередь, посылал своих агентов, чтобы разжечь среди этих племен пламя сопротивления или чтобы поздравить их с успехом, которым иногда завершались их действия против общего врага[127].
Информация о событиях в любом уголке (даже самом дальнем) Кавказа распространялась по всему региону с такой скоростью, которая в отсутствие организованных средств сообщения всегда удивляла цивилизованных людей, находившихся в варварских и полуварварских странах. Переменчивая судьба воюющих сторон, как на западном, так и на восточном направлении, не могла не оказывать влияния на положение в этих регионах Кавказа. По мере того как победу одерживала то одна, то другая сторона, давление с севера соответственно увеличивалось или уменьшалось, причем не только непосредственно в зоне проведения операции, но и на крайних точках линии. Таким образом, разрушение русских крепостей на черноморском побережье в 1840 году явилось важным фактором в возвращении Шамилем власти после событий в Ахульго. Его собственные успехи в Дагестане три года спустя также оказали свое влияние на события на дальнем западе, и наоборот. По мере того как население восточных и западных районов продолжало борьбу, действия одних сказывались (положительно или отрицательно) на действиях других. Но если вдруг одна сторона заключала мир с Россией, то последняя имела возможность сконцентрировать крупные силы на фронте борьбы с оставшимся врагом. Поэтому Шамилю было жизненно необходимо, чтобы война на западе продолжалась, в чем на тот момент было большое сомнение. Воодушевленный своими успехами против Граббе, он решил, что пришло время воплотить в жизнь давно вынашиваемый план и распространить свою власть и влияние по возможности от моря до моря.
На востоке, от окрестностей Владикавказа и Грузинской дороги до Каспия, мюридизм торжествовал победу. На западе, от верховий Кубани до черноморского побережья, где религиозный фактор был не столь значим, борьба за независимость продолжалась, но не так яростно. Посередине лежала Кабарда, заселенная воинственным народом, близким по крови к чеченцам. Этот народ принял господство России и с 1822 года воздерживался от открытых выступлений, хотя в последнее время настроения и в Кабарде были далеки от спокойных. Таким образом, в самой середине линии боев существовал некоторый разрыв, не преодолев который нельзя было объединить воюющие против России стороны. Однако если кабардинцев удалось бы как-то вынудить взяться за оружие, то воюющие племена запада и востока соединились бы, что существенно укрепило бы военную мощь Шамиля. В этом случае Россия оказалась бы лицом к лицу с враждебной коалицией, более мощной, чем любая армия, с которой она когда-либо сталкивалась. Возникла бы опаснейшая ситуация, разрешение которой потребовало бы колоссальных усилий, жертв, затрат и напряжения всех сил[128].
В начале 1846 года, раззадоренные феноменальными успехами Шамиля, некоторые из вождей феодальной Кабарды выразили желание принять его на своей территории, и он немедля подготовился к вторжению в страну.
Конечно, концентрация мюридских отрядов в определенном месте не могла пройти незамеченной. Благодаря местным условиям и особенностям в каждом лагере было слишком много шпионов, чтобы любые действия такого рода оставались в тайне. Каждое движение одной стороны сразу становилось известно неприятелю – наблюдение велось беспрестанно, и донесения отсылались чуть ли не ежечасно. Иногда это делалось непреднамеренно, хотя и настоящие утечки информации случались с пугающей частотой. Русские вряд ли могли даже надеяться скрыть свои намерения. Концентрация их войск в любой точке указывала на цель, которую они имели в виду. У Шамиля все было по-другому. Полностью окруженный врагами и действуя изнутри этой вражеской территории, он мог собрать свои войска и угрожать неприятелю по более чем по одному направлению. Поэтому неприятель никогда не знал, где будет нанесен следующий удар. Более того, запутав врага и завершив собственные приготовления к операции, он мог выбрать направление удара в зависимости от того, какие оборонительные меры предприняли русские. В данный момент ему удалось убедить Аргутинского и самого Воронцова в том, что его основной целью была Акуша в Центральном Дагестане, и русский главнокомандующий был так «удовлетворен» этим, что, оставшись в Шемахе на юге, отдал приказ Фрейтагу незамедлительно отправить на родину войска 5-й армии.
В начале апреля Фрейтаг в Грозном узнал о сборе мюридов в Чечне, где уже в марте было проведено несколько атак на расположения русских войск[129], и 11 апреля, уже понимая, что враг задумал нечто необычное по масштабу и значимости, он послал сообщение генералу Гасфорту в Моздоке, прося его не только остановить возвращение двух батальонов корпуса 5-й армии, но и направить их в казачью станицу Николаевскую, что стояла на Тереке в 50 километрах от Владикавказа. Эта просьба противоречила приказу из Санкт-Петербурга, который был к тому же подтвержден Воронцовым.
В это время Фрейтаг еще не знал наверняка об истинных намерениях Шамиля, однако этот маневр вместе с одновременной задержкой в Кизляре еще одного батальона Гасфорта, по крайней мере, обеспечивал прикрытие на случай любых непредвиденных ситуаций. Николаевская закрывала (хоть и не охраняла) перешеек на Тереке напротив минарета Татартуба. Это было стратегически важное место, которое упоминается еще в повествовании о победе Тамерлана над Тохтамышем и поражении шейха Мансура в 1785 году. Если Шамиль задумывал любое движение к западу от Владикавказа, то именно здесь он должен был переправляться через Терек; и очевидно, что Фрейтаг уже заподозрил нечто подобное. Сам Владикавказ охранялся гарнизоном из 1300 человек; более того, он был прикрыт небольшим, но компактным отрядом генерала Нестерова в Назрани. Если же, с другой стороны, целью врага были Кизляр и Кумыкская равнина, то дополнительный батальон там значительно укрепил бы местный гарнизон. В любом случае собственная маленькая армия Фрейтага, находясь в центральной позиции, могла быстро собрать все свои части и ударить в необходимом направлении.
Конечно, было нелегко сбрасывать со счетов приказы такого правителя, как Николай I, который крайне неохотно разрешил корпусу 5-й армии остаться на Кавказе после окончания отведенного ему срока, т. е. конца 1844 года, и теперь отдал приказ о его возвращении. Князь Воронцов не осмелился взять на себя столь большую ответственность, и мы можем представить себе, каким незаурядным мужеством обладал его подчиненный, который сегодня, возможно из-за его немецкого происхождения, занимает так мало места в памяти русских[130].
Стратегия Фрейтага была разумна и взвешена, как это доказали последующие события, однако позиция, занимаемая его армией, вызывала серьезные опасения. Полученная информация не оставляла сомнения в том, что силы Шамиля по меньшей мере вдвое превосходили численность всех войск в распоряжении Фрейтага; к тому же они могли пополниться мобильными отрядами, находившимися к западу и востоку от русских позиций[131].
Однако он сделал все, что можно было сделать теми средствами, которые были в его распоряжении. Он даже подтвердил это действием, подразумевающим личную ответственность. Теперь он мог только ждать результата.
Местом встречи мюридов был Шали, в 24 километрах к юго-востоку от Грозного. Узнав 12 апреля, что Шамиль был там лично, Фрейтаг снова послал гонца к Гасфорту, который был у него в подчинении, с просьбой, чтобы два батальона отправились скорым маршем к Николаевской, и в то же время он приказал собственным Моздокскому и Гребенскому полкам подготовиться к немедленному занятию боевых позиций. 13 апреля неприятель переправился через Аргун, а Фрейтаг, почти уверенный, что вторжение в Кабарду действительно планируется, завершил соответствующие приготовления. Были разосланы приказы сосредоточить войска в Грозном; однако вечером 14-го, хотя прибыл только один батальон Самурского полка, Фрейтаг, дав своим людям трехчасовой отдых, в десять вечера с 17 ротами пехоты, сотней донских казаков и 8 пушками выступил по направлению к Закан-Юрту, куда прибыл на заре 15-го. Здесь объединились три сотни гребенских казаков, а 300 человек Самурского полка, утомленные быстрым маршем, были заменены двумя ротами казачьего линейного батальона. В семь утра марш был продолжен, а четыре часа спустя войска добрались до Казах-Кичу.
Теперь Шамиль был на Фортанге, и Фрейтаг, все еще опасаясь внезапного нападения на Кизляр, не осмелился идти дальше и даже остановил войска позади Закан-Юрта, потому что к востоку от Грозного левый фланг был открыт нападению врага.
За два дня враг сделал последний шаг на запад – до Ассы, но вернулся на исходную позицию и только вечером продолжил наступление, идя на этот раз наверх по Сунже до впадения в Индирку. Фрейтаг в полночь узнал об этом и на следующий день, в два утра, покинул Казах-Кичу и направился в Сунженскую[132].
Здесь он получил подкрепление от Нестерова. Узнав, что Шамиль переправился через Сунжу и направляется к Тереку, преследуемый 5,5 батальона, 10 орудиями и 7 сотнями казачьей кавалерии и оставлявший все лишнее по пути, в восемь вечера преследователи дошли до Ачалука и узнали, что Шамиль три часа назад миновал форт Константин. Таким образом, все сомнения относительно того, что его целью является большая Кабарда и западным районам ничто не угрожает, были отброшены, и Фрейтаг сделал соответствующие распоряжения. Он послал срочные депеши в Тифлис, на центральную линию и к Нестерову, чтобы предупредить их о надвигающихся событиях. Его беспокоила опасность, грозившая левому флангу, но он был полон решимости идти по пятам своего врага и заставить его действовать при первой же возможности. В 2 часа дня 17 апреля он покинул Ачалук и скоро узнал, что Шамиль расположился лагерем на реке Купре, после чего, оставив троих своих наибов принуждать жителей нижней Кабарды покинуть свои дома и присоединиться к нему, двинулся к минарету с основными силами. Фрейтаг сделал короткую остановку у форта Константин, а затем, не позволив ложным донесениям сбить себя с толку, поспешил на Купру и там остановился на ночь.
Утром 18 апреля он снова двинулся вперед, и в 10 часов утра, в 6 километрах от перешейка, столкнулся с тремя наибами, сопровождавшими караван с детьми, женами и скарбом несчастных жителей нижней Кабарды, которых наибы поспешно бросили и переправились через реку под огнем Фрейтага. Сам Шамиль наблюдал за операцией с противоположной стороны Терека и затем занял сильную позицию на поросшем лесом уступе, испещренном глубокими разломами. Более всего Фрейтаг стремился не допустить, чтобы Шамиль перешел Терек, и поэтому встретил армию мюридов на правом берегу. В этот же день Шамиль вернулся в станицу Урух, потеряв убитыми и ранеными 120 человек, когда войско под командованием полковника Левковича внезапно атаковало его. Затем Фрейтаг поспешно послал небольшой отряд под командованием полковника барона Меллер-Закомельского на помощь Левковичу и тем спас его от неизбежного поражения.
Теперь Шамиль занял командную позицию, откуда надеялся контролировать всю Кабарду и собрать такое войско, которое могло бы держать русских в узде, пока он продолжит поход на запад. Это была отчаянная, но умело проведенная операция Шамиля, и она могла привести к успеху. Неотъемлемой частью его плана была оккупация знаменитого Дарьяльского ущелья силами Нур-Али, который шел от Цори к Джераху. В этом случае Грузинская дорога оказалась бы заблокированной, и никакое подкрепление не могло бы дойти на север из Тифлиса, чтобы спасти Кабарду. Эта часть совместной операции провалилась благодаря чистой случайности. А неудача, помноженная на скорость передвижения войск Фрейтага, скоро привела к крушению всех планов[133].
Между кабардинцами и имамом было заключено следующее соглашение: он уничтожит все русские форты и поселения на берегах реки Терек и ее притоков при условии, что кабардинцы объединят с ним свои отряды; однако, увидев, что русские по пятам преследуют Шамиля, а ведет их командир, чью силу они знали и боялись, они не стали брать в руки оружие, хотя по сути нарушили клятву верности России. Каждая сторона заявила: «Вы делаете свое дело, а мы – свое», а в результате никто ничего не сделал. Положение Фрейтага в тот момент было незавидным. Опасность незащищенному левому флангу в случае возвращения Шамиля была велика, как никогда. Русский отряд прибыл практически налегке, поэтому уже ощущалась нехватка еды и боеприпасов. Командир центральной линии князь Голицын проявил полную некомпетентность. По его вине склады оказались практически пусты. Неприятель числом намного превосходил русских, а кабардинцев, которые были храбры и воинственны, еще предстояло заставить сражаться. Однако Фрейтаг не терял духа. Он вызвал из Назрани Нестерова, который не только поддержал его, но и в некоторой степени покрыл дефицит боеприпасов и провианта.
Русский командующий намеревался атаковать Шамиля вечером 19-го числа; однако еще до зари он узнал, что армия мюридов, охваченная паникой оттого, что сражаться ей придется, не имея пути к отступлению, ночью покинула свои позиции. Причем это было сделано так быстро, что на месте ее недавней стоянки осталось множество железных чайников и другой утвари. Не зная топографии местности, не имея карт или малейшего представления о возможном местонахождении Шамиля, Фрейтаг у Николаевской соединился с Нестеровым и весь день 19 апреля провел, пытаясь получить столь необходимую ему информацию. Вечером он узнал, что Шамиль поднялся по реке Урух и разослал эмиссаров в отдаленные районы Кабарды и окрестности, чтобы поднять их на борьбу с русскими, к балкарам, а также к закубанским общинам, чтобы воодушевить их известием о своем прибытии. Терять время было нельзя, и, приказав Левковичу двигаться к Нальчику и отослав Нестерова обратно в Назрань, чтобы он мог перехватить Шамиля, если вдруг тот вернется тем же путем, Фрейтаг в 2 часа ночи 20 апреля двинулся на запад до реки Черек[134] к одноименной крепости.
Туда он дошел в 6 часов вечера того же дня и там соединился с войсками Левковича. Тем временем князь Голицын, наконец оценив серьезность положения, вызвал к Нальчику пехотный батальон и три сотни казаков под командованием полковника Беклемишева. Гасфорт двигался туда же с примерно равными силами. По донесениям, отряды Шамиля находились у Казеева, в 12 милях выше по течению Терека. При этом Фрейтаг попросил Голицына продолжить приглядывать за Нальчиком и направил Меллер-Закомельского через Урух, чтобы тот перехватил неприятеля, если тот будет отступать тем путем. Сам же он ждал дальнейшего развития событий у крепости Черек. Его беспокойство было велико. Он писал: «Я боюсь за левый фланг. Восстание в Кабарде повлияет на состояние умов кумыков и подорвет их и без того шаткую верность нам, и линия останется оголенной. На левом фланге нет войск, нет там и настоящих командиров». Он решил лучше ждать развития событий, чем позволить врагу заманить себя дальше на запад.
Так прошли 21-е и 22-е, и опять провиант был на исходе. 23-го Шамиль двинул свою кавалерию на заброшенную крепость Урвань, стоявшую на одноименной реке. Это поставило под угрозу пути сообщения Фрейтага с Нальчиком, откуда он только и мог надеяться получить провиант и боеприпасы. Увидев это, русский командующий совершил дерзкий маневр навстречу, однако неприятель, решив избежать столкновения, опять отошел вверх по Череку. По его следам шли отряды Слепцова. 25-го Шамиль, поняв, что Кабарда еще не определилась со своим выбором, и узнав, что во Владикавказ начали прибывать войска из Грузии (это означало провал движения Hyp-Али), и боясь, что ему самому отрежут пути к отступлению, потерял самообладание и поспешно отбыл к Тереку.
Как впоследствии стало известно, именно случайный проход генерал-лейтенанта Гурко (еще недавно начальника штаба при Воронцове, теперь направляющегося домой в Россию) разрушил столь хорошо разработанный план Шамиля захватить Дарьяльское ущелье. Добравшись 17-го из Тифлиса до Владикавказа и мгновенно оценив серьезность положения, Гурко написал письмо (для пущей надежности на французском) своему преемнику в столице Грузии, призывая его немедленно прислать подкрепление. Сам он тем временем взял на себя обязанности командующего войсками во Владикавказе. Это, вкупе со срочными мерами по усилению охраны дороги, вынудило Hyp-Али сначала отказаться от похода на Джерах, а затем – и вовсе отойти.
Утром 26 апреля звуки пушечных выстрелов со стороны крепости свидетельствовали о том, что Меллер-Закомельский сражается с врагом или, по крайней мере, близок к этому. Фрейтаг сразу же отошел до крепости Черек. Его интересовало, находится ли там сам Шамиль или всего лишь отдельный отряд, возможно отправленный туда, чтобы обмануть русских. Получив ответ на этот вопрос, он поспешил вперед, но было уже поздно. Хотя его вины в том не было, удача отвернулась от него.
С самого начала он отставал от Шамиля не более чем на несколько часов и был готов нанести удар при первой же возможности. Теперь он по праву должен был бы пожинать плоды своего мужества, упорства и смелости. Ведь в распоряжении Меллер-Закомельского теперь находилась позиция, ранее занимаемая Шамилем, – возле минарета, откуда он мог контролировать перешеек, что должно было помешать мюридам вновь переправиться через Терек до подхода Фрейтага. После этого исход сражения был бы предрешен, поскольку отряды мюридов, скорее всего, были бы разбиты, а их лидер убит либо взят в плен. Никогда ни до, ни после этого у русских не было возможности одним ударом закончить эту войну, поскольку здесь не было ни лесов, где можно было бы спрятаться, ни гор, которые можно было бы защищать сколь угодно долго. Бой шел на открытой местности с перешейком, контролируемым русскими, и это, казалось, означало неизбежное поражение Тюридов.
Но удивительное везение Шамиля и здесь не подвело его. Меллер-Закомельский действительно занимал поросший лесом выступ, выходящий на реку, по приближении Шамиля он спустился вниз, чтобы встретить его. Шамиль увидел ошибку русских и, воспользовавшись ею, сам занял эту позицию и при умелой помощи Хаджи-Мурата быстро перевел все свои войска на правый берег реки, причем с незначительными потерями. Меллер-Закомельский последовал за ним, а через несколько часов это сделал и Фрейтаг. Но шанс был уже упущен. Шамиль за 24 часа преодолел значительно более 100 верст. От реки Цидах он двинулся на 60 миль вправо через безводную долину между Тереком и Сунжей (а вернее, их горными хребтами). Переправившись через Сунжу у станицы Михайловской утром 27-го, он запер в стенах крепости гарнизон, состоящий из 400 человек, и с этого момента освободился от всех возможных преследователей. Меллер-Закомельский преследовал его вплоть до Купры, но не решился углубляться в выжженные пустоши, где даже местные жители умирали от жажды, и повернул к югу через Ачалук, и в 7 вечера 27-го добрался до Сунжи у станицы Сунженской. Нестеров также упустил возможность перехватить беглецов, выбрав для отступления северную дорогу. Когда Фрейтаг, не останавливавшийся ни днем ни ночью, дошел до Казах-Кичу вечером того же дня, он понял, что противник ушел от него.
Конечно, Шамилю не удалось в полной мере выполнить задуманное, но он почти не понес материальных потерь и так хорошо владел ситуацией, что среди чеченцев и дагестанцев его репутация не только не пострадала, но даже упрочилась. В целом же провал его дерзкой кампании мог быть приписан малодушию самих кабардинцев. С другой стороны, русские избежали крупной катастрофы, и, как признал сам император, основная заслуга в этом принадлежала Фрейтагу.
Воронцов, который 23-го покинул Шемаху, прибыл во Владикавказ 28-го, когда все было кончено. Он тоже признавал (уже второй раз за последние 10 месяцев), что многим обязан Фрейтагу.
Остаток года был отмечен повышенной активностью горцев, которые не давали русским покоя ни в Дагестане, ни в Чечне. В Чечне постоянно вспыхивали волнения, а дважды – 24 июля и 28 августа – мюриды обстреливали Грозный и Воздвиженскую из своих орудий. Тем не менее к концу года Россия могла заявить о том, что достигла существенных успехов, поскольку были построены крепости в Хассав-Юрте (в помощь Внезапной и для обеспечения безопасности Кумыкской равнины) и на реке Фортанг (чтобы соединить Назрань с Воздвиженской). Таким образом, была создана «передовая линия» Сунжи; одновременно был достигнут существенный прогресс в строительстве Ахтынской военной дороги.
В Дагестане 26 мая Хаджи-Мурат, пришедший из Гимр, увел 138 лошадей и 188 голов крупного рогатого скота, которые принадлежали гарнизону Шуры. При этом было убито 20 человек. В декабре (13-го и 14-го) он с 500 воинами вошел в Дженгутай, столицу Мехтули, и из-под носа у сильного русского гарнизона увел вдову своего старого врага Ахмет-хана. Однако единственное серьезное сражение произошло в октябре, когда Шамиль, который вторгся на территорию Даргинской конфедерации и занял ее столицу Акушу, потерпел поражение при Кутеши, потеряв одно орудие. После этого весь район снова перешел в подчинение русским. Это был серьезный удар по мюридизму, поскольку возвращение этой населенной и процветающей части Дагестана имело особую важность для дела, которому Шамиль посвятил свою жизнь.
Можно также добавить, что Кавказская армия за этот относительно спокойный год потеряла почти 1500 офицеров и рядовых (убитыми, ранеными и контужеными).
Глава 26
1847–1848
Атака русских на Гергебиль. – Взятие Салты. – Гергебиль пал. – Защита Ахты
Первые три месяца 1847 года Шамиль отсиживался в Ведене, или Дарго-Ведене[135], как он называл его в память о Дарго, который был разрушен два года назад. Было непонятно, собирается ли он переходить к активным действиям или нет.
Однако 28 марта там увидели яркую комету, и в ту же ночь район, заселенный русскими дезертирами, сгорел дотла в пожаре. Шамиль так истолковал эти события своим последователям: первое было приказом Аллаха возобновить военные действия, а второе указывало на судьбу, ожидающую всех неверных. После этого он быстро повел свои войска в атаку. Тем временем Воронцов, усвоив урок 1845 года, строил крепости и дороги, к чему у него был настоящий талант, вместо того чтобы вести боевые операции, к чему у него таланта в общем-то не было. Первая половина года прошла в приготовлениях к боевым действиям. Ситуацию оживила только отчаянная неудачная попытка султана Даниеля восстановить контроль над Элису. Русский план кампании был весьма скромен и в основном состоял из взятия Гергебиля, Салты, Согратля и Ириба, а также строительства крепости у Гергебиля, чему Воронцов придавал особое значение. Судя по расположению отрядов Шамиля, защищавших эти объекты, можно сделать вывод, что Шамиль получал информацию от многочисленных шпионов и разведчиков.
Гергебиль был отлично защищен – и самой природой, и людьми. Возвышаясь в виде амфитеатра на уступе скалы у входа в ущелье Аймяки, он был неприступен с северо-запада. С других сторон он был защищен укрепленными каменными саклями, которые поднимались вверх, образуя цитадель. Гергебиль был обнесен стеной толщиной 1,5 метра и высотой 4 метра. В ней были проделаны многочисленные амбразуры, а по внешней стороне шло заграждение из колючей проволоки. По бокам стояли две башни, каждая с небольшим орудием – это были единственные артиллерийские орудия в ауле. Дома располагались таким образом, что каждая крыша служила плацдармом для ведения перекрестного огня сверху. Внутри аула имелись многочисленные баррикады, окопы, внутренние переходы. Все это было известно русским из донесений шпионов. Они также знали, что аул защищает отряд мюридов, которые на Коране поклялись умереть, но не сдаться. Однако была одна деталь, которой русские не знали до начала штурма.
Князь Воронцов подошел к Гергебилю 1 июня и взял на себя командование объединенными Дагестанской и Самурской дивизиями, состоявшими из 10 пехотных батальонов, кавалерии, артиллерии и нескольких отрядов горцев. В тот же день батареи заняли свои позиции и открыли огонь по южной части аула, где, казалось, можно было быстро добиться успеха. 2 июня русские без боя заняли террасы на склоне горы. Как оказалось, сопротивления им не было оказано из-за вспышки холеры, распространившейся среди мюридов, оборонявших этот участок. К ночи 3 июня русские продвинулись довольно далеко вперед, и Воронцов, введенный в заблуждение слабым сопротивлением, решил, что гарнизон аула весьма слаб, и отдал приказ о штурме.
Тем временем произошло одно очень важное событие. На высотах над левым берегом Кара-Койсу начали концентрироваться многочисленные войска горцев. Какое-то время там было очень активное движение, люди сновали туда и обратно, а затем в центре появилось несколько белых палаток. Этому нашлось только одно объяснение. В римский театр Цезарь, как известно, приходил последним. Так было и здесь, хотя и с самого начала не было недостатка в зрителях, поскольку окружавшие это место леса изобиловали отрядами мюридов. «Болельщики» уже давно заняли свои места, но «императорская» ложа еще пустовала.
Теперь она заполнилась: Шамиль лично почтил своим присутствием заключительный акт, в котором его верные последователи, воодушевленные присутствием лидера, должны были отбросить цвет русской армии от стен Гергебиля – или умереть. На другом берегу реки у его ног веером раскинулись сады, поднимавшиеся к самым стенам мрачного аула. Сразу за ним возвышались суровые, неприступные горы. Над ними веяли ветры многих веков, и видели эти горы немало. Сквозь них проходило Аймякское ущелье, по которому катились воды Аймякского водопада. По правую руку от себя, у места слияния трех рек, Шамиль мог видеть русские батареи, расположенные на гребне каменных разломов, а в их углублении – и сам русский лагерь. Слева воды трех рек плавно текли вдоль скалистых берегов, чтобы соединиться с водами Авар-Койсу, а затем и Сулака. Клочок плодородной земли виднелся далеко внизу, остальная территория была голой и пустынной.
Утром 4 июня русские войска начали атаку. Колонна под командованием Евдокимова сразу же ушла к аулу. Она должна была занять позицию на западной стороне и по условному сигналу создать видимость атаки, чтобы отвлечь на себя часть гарнизона от места основного удара. Атакующая колонна под командованием князя Орбелиани, которая состояла из первого батальона Апшеронского полка и одного из отрядов князя Варшавского, должна была прорвать оборону. Еще один батальон князя Варшавского (Паскевича) и Самурский полк были в резерве. Аргутинский-Долгоруков со своей дивизией должен был контролировать передвижения врага вовне и не допускать попыток помочь обороняющимся. Произошла существенная задержка, в ходе которой батареи продолжали обстрел, чтобы расширить пролом в стене и устрашить врага, который практически не подавал признаков жизни, лишь изредка давая ответный залп из своих двух пушек, одна из которых скоро замолчала. Лишь иногда до русских доносилось заунывное и приглушенное, как будто из могилы, пение. Еще более уверенный, что ему предстоит иметь дело с горсткой храбрецов, как те, которые сражались и погибли напрасно (если храбрецы вообще могут погибать напрасно) у Гимр и Черменчуга, Воронцов в 9 вечера приказал запустить сигнальную ракету. Первые смельчаки бросились вперед, но, заплутав среди деревьев, спустились по стене гораздо дальше намеченного места и серьезно пострадали. Остальная часть колонны под барабанный бой и звуки труб двигалась в нужном направлении. Солдаты Апшеронского полка во главе со своим командиром, еще одним Евдокимовым, двинулись в пролом в стене. За ними последовали их товарищи из Варшавского полка, но огонь из сотен винтовок косил солдат как траву. Евдокимов упал замертво, пронзенный десятком пуль; капитан роты гренадеров Винников перелез через его тело и взобрался на амбразуру… и тоже упал под градом пуль. Солдаты были скорее раздражены, чем озадачены происходящим. Один из офицеров (датчанин по происхождению) оказался более удачлив, чем его предшественники, и не менее храбр, чем они. Он повел солдат за собой, и стена была взята. Потери русских были уже достаточно велики, но о провале операции еще не было речи. Русские солдаты оказались перед рядом низких каменных саклей и, взобравшись по их стенам, бросились вперед, когда, к их ужасу, земля под их ногами подалась и, под раскаты демонического хохота, они упали на штыки и кинжалы ожидавших их внизу мюридов. Оказывается, плоские крыши были сняты со всего нижнего ряда домов и заменены хворостом, густо пересыпанным землей. По сути, каждый дом оказался смертельной ловушкой, в которую и попали несчастные атакующие. Некоторые из их товарищей увидели эту ужасную картину и содрогнулись, но все же колонна шла вперед, и скоро почти все оказались внутри стены. При этом погибло много офицеров; солдаты, прорвавшиеся в аул поодиночке или маленькими группами, рассеялись между домами или по узким крутым улицам. Согласованное движение вперед было невозможно. Необходимо было отступить. С трудом подхватив раненых, остатки колонны ушли обратно через пролом в стене. Там, при помощи резерва, они вновь построили свои ряды и, пылая негодованием, потребовали, чтобы их вновь повели в атаку. Вторая попытка оказалась точной копией первой: место было неприступно, а торжествующие мюриды, во второй раз вытеснившие русских из аула, преследовали их, пока не были встречены штыками резерва. Несмотря на весь героизм нападающих, атака провалилась, а выжившие вернулись в лагерь. Потери были просто огромны – 35 офицеров и 581 рядовой были убиты или ранены. Только Апшеронский полк потерял 291 человека; Варшавский батальон – 146, а остальные потери распределились между первой партией атакующих и резервом.
В последующие четыре дня русские скорее делали вид, что осаждают аул. Дело ограничивалось одиночными артиллерийскими обстрелами. Каждую ночь неприятель спускался с гор и изматывал русских бесконечными вылазками. Помимо этого, в лагере началась холера, и Воронцов, радуясь подходящему предлогу, покинул расположение лагеря и отправился вверх по Кази-Кумух-Койсу.
Возможно, самое лучшее, что можно было бы сказать об этом командире, – это то, что он никогда не отчаивался и умел извлекать уроки из собственных ошибок. Дарго в 1843 году научил его не растрачивать силы на военные операции, которые не могут принести пользы, но могут оказаться роковыми для всей армии. Вот и Гергебиль, как оказалось, было невозможно взять без предварительной артиллерийской подготовки. Удивительно, но русские слишком долго пренебрегали этим родом войск, и это в то время, когда только артиллерия и была их единственным шансом на успех. Ведь совершенно очевидно, что без своей превосходной артиллерии они не могли на равных сражаться с чеченцами в лесах, а с дагестанцами – в горах. При этом, будучи дисциплинированными, они могли с легкостью одолеть и тех и других на открытой местности. К 1 июля Воронцов приказал приготовить значительное количество осадного материала и наконец после 7-недельной осады с третьей попытки взял этот аул, который был намного сильнее, чем Гергебиль. Потери русских составили 2000 человек убитыми и ранеными.
В следующем (1848) году в июне Воронцов опять отправил Аргутинского-Долгорукова с 10 000 солдат к Гергебилю, который на этот раз был оставлен мюридами после 23-дневной осады, кульминацией которой стал обстрел аула из 46 орудий разного калибра. На этот раз помощниками русского командующего стали люди, которым было суждено прославиться, – Врангель и Орбелиани, блестящие и успешные полководцы; Евдокимов и Барятинский, которые, собственно, и завершили впоследствии эту войну; Брюмер, который будет командовать артиллерией при осаде Карса в 1855 году и уведет с поля боя обессиленные батальоны после провала этой осады; и, наконец, скромный штабс-капитан инженерных войск, который в тот раз прошел крещение огнем во время разведки в Аймякском ущелье, через которое он проложил дорогу по завершении осады. Оборона Севастополя и взятие Плевны после героического поражения Скобелева обессмертили имя Тотлебена.
В ходе осады русские выпустили по аулу 10 000 снарядов. Их потери составили убитыми 4 офицера и 76 рядовых, а ранеными – 14 офицеров и 257 рядовых. Помимо этого, в войсках было много контуженых. Неприятель, судя по всему, потерял 1000 человек, в основном во время боя между отрядами князя Барятинского и Хаджи-Мурата за контроль над садами. Победители мало что выиграли от своей победы, поскольку они не могли удержать Гергебиль и отошли, преследуемые по пятам мюридами, к Ходжал-Махи. После этого они укрепили Аймяки на другой стороне ущелья. Эта позиция имела много преимуществ, особенно когда Шамиль заменил Гергебиль укрепленной крепостью Улу-Кала.
1848 год вошел в анналы русской военной истории именно благодаря обороне в сентябре крепости Ахты[136] на реке Самур, где 500 человек под командованием полковника Рота, а затем капитана Новоселова в течение недели отражали атаки многотысячной армии Шамиля и его ближайших помощников. Половина гарнизона были убиты или ранены, главный пороховой склад взорван, стены пробиты во многих местах, а неприятель, подгоняемый своими командирами, раз за разом шел в атаку на крепость. Однако гарнизон (а также их жены и младшая дочь Рота) решил скорее взорвать себя, но не попасть в руки врага. (Кстати, было известно, что Шамиль пообещал отдать дочь Рота тому, кто водрузит знамя мюридов на стену крепости.) Как и в Гергебиле в 1843 году, защитники видели, как подкрепление под командованием Аргутинского-Долгорукова подошло к крепости, но после неудачных попыток переправиться через реку вновь удалилось.
Наконец, когда дальнейшее сопротивление было бессмысленным, этот храбрый офицер все-таки освободил Ахты – но с противоположной стороны, одержав победу над отрядами Кибит-Магомы и Хаджи-Мурата при Мескенджи.