В 1944 году, в день рождения этой самой Красной Армии, в составе которой воевали многие выходцы из с. Гадаборшево, в далекие Сибирь и Казахстан сослали всех подряд: и тех, кто ждал с фронта родных и близких, и тех, кто по молодости своей не имел никакого понятия об этом.
В моментально полностью опустевшее село и дома, имеющие все необходимое для житья скарбом и домашней живностью, вселились такие же горцы, веками исповедовавшие святые для всех кавказцев понятия родного очага, родового села, фамильных кладбищ и т.п. Заселение шло организованно - не все желающие получили дом по своему усмотрению. Здесь тоже соблюдался табель о рангах. Присланный из с. Гизель в качестве председателя сельсовета Зелимхан Тотиков облюбовал один из самых добротных по тем временам домов, принадлежавший активному участнику гражданской войны Ховди Патиеву. Рядовые труженики-осетины получили дома поскромнее.
Первая партия добровольно переселяемых осетин была из Куртатинского ущелья Северной Осетии. Они и дали свое название селу - Куртат. Прежнее - Гадаборшево - показалось "контрреволюционным". Для заселения соседнего села Яндиево осетин явно не хватило. Сюда вместе с осетинами заселили армян, грузин, русских и даже немцев. Места действительно оказались не только плодородными, но и красивыми. Но надо было отблагодарить инициаторов и организаторов расширения жизненного пространства - Берию и Сталина. Первому построили великолепную дачу, к которой подвели воду из Камбилеевки, посадили вокруг целую рощу и фруктовый сад, устроили водопад, обложенный мрамором. Благо, на кладбищах недавно сосланных ингушей его было вдоволь. И не беда, что даже гитлеровцы не трогали кладбища... Не коробила гордость кавказцев и необходимость поставлять шефу самой зловещей в мире карательной службы своих дочерей, сестер и племянниц - за подарки надо было платить. Да еще в истории запечатлеть. Вместо нейтрального названия Яндиево село назвали Дачным, так как здесь была дача Берии. Самое парадоксальное в том, что это название не коробит никого в Северной Осетии до сих пор...
Прошли долгих 13 лет высылки, лишений, голода, резерваций. И лишь смена власти в Кремле позволила коренным жителям села, теперь уже называвшегося Куртатом, вернуться домой. Чего не смогла сделать война, сделала высылка. Во многих семьях не досчитались по 5-7, а то и более человек. Голод, холод, тиф, тоска по родине добили слабых моментально, а сильных попозже, а многим сократила жизнь, основательно подточив здоровье.
Увозили их из села Гадаборшево Пригородного района Чечено-Ингушетии, а возвращались в село Куртат Пригородного района Северной Осетии. Один из центральных регионов традиционного расселения ингушей - Пригородный район - при восстановлении Чечено-Ингушской АССР в 1957 году был оставлен в составе Северной Осетии. Руководство республики заверило тогда секретариат ЦК КПСС, что здесь будет создан образцовый район дружбы народов... Что из этого вышло, мы увидели в 1992 году.
Возвращение домой было не менее драматичным, чем высылка. Встречали в основном в штыки. По большому счету это можно понять. Заселили их в чужие дома, уверяя, что ингуши никогда не вернутся домой и право на эти земли они заслужили фронтовыми подвигами своего народа. Так уж устроен человек, что он легко готов принять любое убеждение, дарующее ему благо.
А ингуши тем временем упорно рвались в свое село. И не вина их в том, что многие из них просто не выдержали и вняли совету "новых хозяев" их домов и сел, и уехали в Чечено-Ингушетию, а то и вовсе не приехали из Казахстана. Чувствовалось, что местная власть изрядно поработала и подготовила жителей с. Куртат к встрече ингушей. Даже протесты не варьировались, а состояли из одного "предложения": "Езжайте отсюда. Здесь вам не место. У вас своя республика!" Ни у кого из них не было личных претензий к ингушам, немалая часть из них прежде ингушей и не видела и тем не менее сопротивлялась, не желая пустить не только в дом, но и в село. Местная милиция выгружала на станции Беслан и отправляла репатриантов обратно, а тех, кто сумел прорваться в район, ждали новые преграды. То водителю пригрозят и заставят выгрузить вещи прямо у въезда в село, как Башира Озиева, то насильно погрузят и увезут веши, как Шовхала Гадаборшева в с. Али-Юрт Чечено-Ингушетии, то пустят в хлев для скотины, как Али Патиева. Всех и всего не перечислишь.
В полную силу действовал циркуляр, подписанный в июле 1956 года тогдашним Председателем Совета Министров Северной Осетии М. Зангиевым, запрещавший сдавать ингушам в аренду дома, пускать их в дом или, тем более, продавать дома. Кулов Мухарбек, например, признался, что их, коммунистов, собрали накануне и строго-настрого запретили пускать ингушей в свои дома.
Но истинный человек при любых условиях остается человеком. Находилось немало и тех, кто сам предлагал помощь и кров возвращавшимся ингушам. До сих пор многие помнят доброту и отзывчивость Андиевых Самура и Хаджи-Мурата, Тохтиева Зелимхана, Цаллагова Хазбечира и некоторых других. Но это были единичные случаи, а в целом сопротивление возвращению продолжалось. Тем более, что уезжающим ингушам охотно помогали деньгами, бесплатно предоставляли транспорт, сулили всяческие блага. Многие отчаялись и уехали из села. Немалая группа ингушей собралась, было, уехать и это могло повлечь за собой массовый исход всех остальных ингушей. Настойчивые просьбы таких старших, как Гадаборшев Шари и Патиев Магомед, возымели свое действие, и люди остались жить, если так можно назвать первоначальные условия.
Репатрианты-ингуши увидели, что почти никто из живших в их домах, ничего не пристроил к их старым домам, не починил даже заборы. Для ингушей, имевших одну, но пламенную страсть, - строить, это было удивительно. То ли не были уверены в том, что будут жить здесь вечно, то ли просто ленились. Ни одно хозяйство не имело ухоженный вид. Лишь в конце 60-х, в начале 70-х осетины стали строить новые дома, снося старые ингушские. Колхозные поля глубокой осенью стояли неубранные. По мере необходимости жители села самовольно рвали колхозную кукурузу, гнали самогон и пили.
Но больнее всего было видеть, как ингушские кладбища стояли без ограждений, заросшие и заброшенные, без надмогильных памятников-чуртов. В высокой кладбищенской траве бродили свиньи, большинство могильных холмов было изрыто крысами. Зрелище - равносильное муке. И тем не менее надо было жить, обустраиваться на расстоянии протянутой руки от своего отчего дома, в котором ты родился, рос, который довелось и обустраивать.
Не выдержали нервы бывшего члена ВЦИКа СССР Сонтала Бузуркиева и трех его братьев - Апсала, Хасана и Хусейна, и они уехали. Участник многих переговоров жителей с. Куртат на уровне так называемой "народной дипломатии", ярый защитник тезиса о невозможности совместного проживания осетин и ингушей Ахурбек Цакоев и поныне живет в доме Сонтала. Оказывается, желающий жить в отчем доме - это агрессор.
Не пустили в свой дом и Хизира Орцханова. В его доме в 50-60-е годы размещались Куртатский сельсовет и библиотека. На письмо Хизира Идиговича из далекой Акмолинской области Совет Министров Северной Осетии 9 февраля 1961 года ответил: "...На ваши заявления, поступившие из Совета Министров СССР, сообщаем, что удовлетворить Вашу просьбу не представляется возможным, так как дом возврату не подлежит". Дом его затем снесли и на его месте построили Дом культуры. Такова оказалась цена его участия в боях за Советскую власть! Хотя вся его героическая биография была связана с этими местами, а его фотография висела в музее г. Орджоникидзе. И Хизир Орцханов поселился в Грозном.
Поняв, наконец, что ингуши просто не уедут, решили выделять им земельные участки под жилищное строительство, дали ссуду. Благо, что между селами Куртат и Камбилеевское лежало большое поле. Его и раздали возвращавшимся домой. Непременным условием была работа в местном колхозе имени Ленина.
И ингуши не обустраивались, а скорее вживались. Поначалу жили в землянках, подвалах и сараях. Отчетливо помню, как семья Мурзабека Албакова около года жила в шалаше, крытом соломой: его не пустили в свой дом в с. Тарское (Ангушт) и он вынужден был поселиться на пустыре на окраине с. Куртат. В доме моего отца жил Цопанов Макшо, а мы начали строить совсем неподалеку новый дом. Тяжело было строить дом рядом с отцовским, но уже чужим домом. Такова была участь всех, кто вернулся домой. Но никто не роптал и не пенял на судьбу, не обвинял в этом ставших хозяевами гостей.
Пространство между селами Куртат и Камбилеевское в течение 2-3 лет было заполнено новостройками ингушей. Здесь поселились Албаковы, Барахоевы, Озиевы и многие другие из тех, кого не пустили в Октябрьское (Шолхи), Тарское (Ангушт), Камбилеевское (ПалгIай-Юрт), г. Орджоникидзе и другие населенные пункты традиционного проживания ингушей.
Небольшая часть ингушей имела возможность вернуться в свои дома в этих селах: находились осетины, понимавшие положение высланных без суда и следствия ингушей. С искренней теплотой вспоминал Магомед Озиев, как он с отцом Хасботом пришел в 1957 году в свой дом в с. Камбилеевское. Новый хозяин - осетин, узнав, что они - "бывшие" владельцы доставшегося ему в 1944 году дома, радушно принял их и завел в дом. "Я все эти тринадцать лет жил в вашем доме, - сказал он, - ел плоды с посаженных вами деревьев, собирал урожай с вашей земли. Простите меня за это! Я не хотел этого, но так получилось и не по моей вине. Я дал себе слово, что как только вы приедете, я оставлю ваш дом и уеду в свое родное село. Если оплатите пристроенную мной кухню, я буду доволен. Если не оплатите, тоже ничего. Я все равно уеду. Я не могу жить в чужом доме, когда его истинные хозяева рядом. Это не по-кавказски." Поблагодарив осетина, Озиевы ушли подумать. Решили попутно заглянуть в дом Озиева Мини. Эта встреча была диаметрально противоположной. "Ничего не знаю! Это мой дом! Мне его подарил великий Сталин!" - кричал новоявленный "хозяин". Пришлось уйти.
Подобных ситуаций было много. Получалось, что на целые кварталы находились один-два осетина, желавшие освободить даже за плату. И Озиевых и других перспектива жить одному на целый квартал среди психологически обработанных за 13 лет осетин не прельщала, и они поселились на пустыре за селом.
Располагавшийся на северо-западе от Куртата хутор Хадзиево (Къошкой-Юрт) оказался к 1958 году почти весь заселен вернувшимися домой ингушами Алиевыми, Хадзиевыми, Чахкиевыми, т.к. переселенные сюда в 1944 году русские уехали домой в Россию и хутор оказался единственным населенным пунктом, полностью состоящим из ингушей. Этот прецедент явно не устраивал местные власти. Решено было построить здесь исправительно-трудовую колонию, а ингушей выселить. Ингуши отказались. Тогда нагнали технику и солдат. Улицы в буквальном смысле слова перепахали тракторами, деревья выкорчевали, а солдаты просто разбирали крыши в домах, где жили женщины, старики и дети. У многих в памяти осталось ночное небо в звездах, которое они видели лежа ночью в доме с разобранной крышей. Только после этого ингуши покинули хутор. Таким образом в 1958 году большая часть из них переехала в Дачное, некоторые
Первые два-три года ингушам было опасно появляться в Пригородном райцентре и тем более в городе Орджоникидзе. Могли ни за что задержать, посадить, приписать хулиганство и т.д. Но каким бы ни был массовый психоз, со временем все сглаживается и побеждает жизнь. Ингуши и осетины - основные жители села Куртат - стали привыкать к мысли о том, что им жить вместе. Подобная картина была и в других селах. Вскоре ингушей стали брать на работу на заводы, фабрики и предприятия города Орджоникидзе, пусть пока и чернорабочими.
Совсем нетрудно было найти общий язык с рядовыми осетинами, непосредственными соседями. Но над всеми, даже на самом низовом уровне, довлели догма и стереотип мышления в отношениях с ингушами. Преодолевать их приходилось годами и неимоверным терпением.
Труднее всего было прописаться в родном селе. В сопротивлении прописке больше всего преуспели председатель Куртатского сельсовета Д. Агкацев и участковый инспектор А. Дзугаев. На первого в буквальном смысле этого слова батрачили многие ингуши в обмен на обещание прописать. Дзахоту поставляли масло, сметану, картошку, мясо, косили ему сено, обрабатывали его огороды и т.п., лишь бы он прописал. Взятки деньгами были привычным делом. Ожидавшие прописки ингуши косили ему сено, обрабатывали его огороды и т.п. Над другими он просто издевался. Один из них умер во время косьбы сена на него. Другой парень не вынес его издевательства над своими престарелыми родителями и средь бела дня в 1968 году совершил над председателем сельсовета акт возмездия. Но
Д. Агкацев выжил. На суде открылись страшные подробности его деятельности. Главу села сняли с работы, а парню дали 15 лет тюремного заключения. Но проблема прописки в Северной Осетии стала хрестоматийным показателем отношения властей к ингушам и до сих пор не претерпела никаких изменений.
Но жизнь брала свое. Если в конце 50-х, начале 60-х годов даже учитель-ингуш был редкостью в местной школе, то в 70-е годы представительство ингушской интеллигенции и служащих в селе и районе было пропорционально составу населения. Намного потеплели отношения между осетинами и ингушами как на бытовом, так и на официальном уровне. Правда, достигалось это не легко. Выпады националистов нейтрализовывались их же честными соплеменниками.
Помню, долго носил на душе обиду на учителя истории С. Б. Апаева, сказавшего на уроке о том, что у ингушей нет своих героических песен или закричавшего на своего ученика, заговорившего со своим сверстником на ингушском языке: "Перестаньте разговаривать на собачьем языке!" Но рядом с ним работал прекрасный директор школы X. Г. Ханикаев, учителя Т. Г. Дзагкоев, 3. А. Басаева, Л. М. Бекурова, М. К. Гусова, И. А. Караева, Т. К. Абаева и многие другие, для которых ученики не делились по признаку национальной принадлежности. Позднее, в 1992 году соответственно нравственности своих родителей вели себя сыновья С. Б. Апаева и Т. Г. Дзагкоева.
Массовое выступление ингушей в январе 1973 года обнажило многие завуалированные официальной пропагандой стороны жизни ингушей Северной Осетии. Не было исключением и село Куртат. Несоразмерные демографические показатели осетин и ингушей постепенно делали вторых преобладающими над первыми в численном выражении. Да и сами осетины потихоньку стали уезжать из села - кто в город, кто на свою традиционную малую родину. Шла естественная миграция населения, по сути своей вылившаяся в добровольную репатриацию: ингуши возвращались из высылки в свое село, а переселившиеся в 1944 году осетины - в свои прежде родные села. К моменту конфликта в селе было более 600 ингушских семей с населением примерно в 3000 человек и около 80 осетинских, состоящих из 300-350 человек.
Под давлением Москвы, обнажившей после 1973 и 1981 годов истинную суть национальной политики официальной Северной Осетии, в Пригородном районе произошли некоторые позитивные изменения в отношении ингушей. Председателями сельсовета последовательно стали ингуши М. Барахоев и М. Гадаборшев. Заметно улучшился морально-психологический
климат внутри села между осетинами и ингушами. Ежедневный совместный труд, учеба, соседство, проведение досуга и многое подобное практически свели на нет былые противоречия. К середине восьмидесятых село на фоне других было наиболее благополучным. Лишь однажды, 19 ноября 1978 года, отношения были испорчены трагическим случаем, что гораздо чаще случается даже в мононациональном селе. В местной столовой был убит житель села - осетин X. М. Гусов. Причина была банальной - хулиганство. Когда в селе, где не было ни одного предприятия, стали строить столовую, местные старейшины просили руководство района не делать этого, т.к. есть более важные и нужные объекты социально-бытового характера. Говоря, что здесь праздная молодежь будет лишь пить и гулять, и накличет беду, они как в воду глядели. Не послушались, а после убийства столовую закрыли.
Да и этот случай нельзя было приписать межнациональным отношениям. Невесту для X. Гусова по горским обычаям в 1972 году "украли" друзья-ингуши и скрывали до примирения в одном из ингушских сел Назрановского района Чечено-Ингушетии. Может быть поэтому, вопреки официальной пропаганде, вдова погибшего не держала зла на всех ингушей.
Целые семьи осетин и ингушей в селе подружились, не говоря уже о дружбе между индивидами. Ходили на свадьбы, похороны, семейные торжества друг друга. Многие в совершенстве владели языком соседей и глядя со стороны на общающихся на одном языке осетина и ингуша невозможно было определить: кто есть кто. К началу 80-х годов исчезло существовавшее ранее географическое разделение села на две части - осетинскую и ингушскую. Многие ингуши строились на "осетинской стороне" на полученных земельных участках или выкупали дома своих отцов и дедов и обустраивала своих отделившихся сыновей. Не было практически ни одного мононационального коллектива. Не выглядели из ряда вон выходящими межнациональные браки Гадаборшева Махажира и Рубаевой Дуси, Гадаборшева Алихана и Куловой Веры, Шауха-лова Башира и Караевой Симы, Нальгиева Хасана и Гамаоновой Алеты.
Разумеется, были, есть и будут те, кому межнациональное согласие - как бельмо на глазу. Такие люди не переносят даже внутринациональное согласие. Тем более, что официальная пропаганда все методичнее внушала своим гражданам мысль об ущербности одной нации и выдавала безупречной другую. В подобной ситуации идиллической картины быть не могло, да ее в природе нет даже в социально равном обществе.
Таким образом, к середине восьмидесятых годов в селе сложился устойчивый микроклимат, не предвещавший ничего тревожного. Для самых ярых и непримиримых националистов из официальных органов власти осталась одна отдушина - атеизм, посредством которого проводилась линия мелкодержавного шовинизма. Благо, что все ингуши исповедовали ислам.
Вскоре закончилась и борьба с религией. Свобода совести получила реальное воплощение. В Куртате открылась первая в Северной Осетии мечеть. Верующие своими силами отремонтировали старое здание мечети, которое десятилетиями служило клубом, а в последние годы в нем размещалась ветлечебница. Сюда приезжали помолиться ингуши из многих окрестных сел, пока у них самих не открыли свои мечети. Было много пожертвований на восстановление и обновление мечети, было много посетителей... Было, пока на Божий храм не стали претендовать представители отдельных фамилий. Чья-то умелая рука вбивала клин и между верующими...
Перестройка и гласность дали свободу не только истинно благородным устремлениям, но и сдерживаемым ранее низменным чувствам непримиримого национализма.
Попытки ингушского национального движения решить проблему восстановления исторической справедливости политическими методами натолкнулись на отчаянное и яростное сопротивление местной власти, что не могло не сказаться на взаимоотношениях рядовых ингушей и осетин. С одной и с другой стороны зачастили агитаторы и лидеры, диктующие принципы поведения и методы достижения цели. У обеих сторон преобладал максимализм.
Если у осетинской стороны было единство в цели и методах и оно получало материальное подкрепление, то ингушская сторона действовала с точностью до наоборот. Небольшое, компактное и единое в идейных и организационных установках село фактически разделилось на три части, где линия водораздела порой проходила через одну семью. Кто был за "Нийсхо" ("Справедливость"), кто за Народный Совет ингушского народа, кто ни за тех, ни за других, а просто хотел спокойно жить и работать. Были и такие, кто попеременно стоял горой то за первых, то за вторых.
Всех захлестнула митинговая стихия. Вначале на митингах присутствовали обе стороны - представители руководства Северной Осетии и лидеры ингушского национального движения, и речи выступающих походили на публичную дискуссию. Вскоре вторые стали на них единственными ораторами и дирижерами. В отсутствии оппонентов ингушские лидеры докладывали народу о своих "победах" в Москве и о скором положительном решении давней мечты - территориальной реабилитации. Это вдохновляло послушную массу. У самых наивных - а их было большинство - была эйфория.
Заинтересованная в росте напряженности официальная власть Северной Осетии пустила все на самотек, не захотела говорить со своими гражданами, предложить компромиссы и тем самым настраивала против себя державших нейтралитет ингушей. Многих ингушей в Осетии начали увольнять с работы по национальному признаку.
Обе стороны чувствовали приближение грозы, но верить этому не хотелось: надеялись на чудо...
Взаимная настороженность и недоверие росли как между представителями обеих наций, так и внутри каждого одного народа. Ожил принцип тридцатых годов: "Кто не с нами, тот против нас".
Если лидерам движения в итоге своей деятельности явно виделись портфели и должностные кресла, то рядовым жителям села хотелось одного: вернуться в отчий дом, чувствовать себя полноправным гражданином в родовом селе. Тем более, что совсем рядом стояли дома, построенные их отцами и дедами. В селе было немало таких примеров, когда дом, принадлежавший до 1944 года высланному ингушу, пустовал, так как новый хозяин-осетин построил рядом новый, добротный. Все попытки ингуша выкупить отцовский или дедовский дом оканчивались безрезультатно: на новых хозяев давили своя власть и различные неформальные объединения. Больше всего усердствовала неформальная и хорошо вооруженная группировка, возглавляемая Хасаном Тохтиевым. Каждый осетин мог только с его согласия продавать дом, обязан был внести свой вклад в материальное подкрепление группировки и т.п. Не позволяя своим соплеменникам переезжать в другое село во избежание предполагаемого конфликта, X. Тохтиев сам строил дом в с. Ногир. Так они радели за народ... Сразу после конфликта он стал главой администрации села и именно при нем были разграблены, сожжены и разнесены по кирпичику все ингушские дома.
В марте 1991 года кто-то с подачи местных властей бросил по сути провокационный лозунг о том, что скоро старые дома будут возвращены их прежним владельцам или их наследникам. Несколько наивных бросилось занимать свои старые практически нежилые дома. И сценарий заработал...
19 апреля 1991 года прежде безвестное мое село стало известным всей стране, оно замелькало в сообщениях центральных средств массовой информации и с того дня периодически повторяется во многих документах, начиная от указов Президента России. В этот день против пожелавшего вернуться в свой дом ингуша Котикова С. бросили взвод милиции Северной Осетии. Прямой потомок основателя села Котикова Джанхота не имел права на отчий дом... В стычке был убит милиционер осетин Р. Салатов, введено чрезвычайное положение, формально продлившееся почти на четыре года, а фактически сохраняющееся по сей день. Через полгода гвардейцами Северной Осетии был убит ингуш М. Ахкильгов.
Приближение грозы ощущалось все явственнее. Но никто не мог предполагать, насколько масштабно и глубинно ее действие.
Искусственно подогреваемый Москвой и поощряемый местными властями накал страстей заставлял осетин села Куртат задумываться о ближайшем будущем, о своих детях. Наверно, этим было продиктовано их письмо в начале 1992 года в адрес Председателя Парламента и Правительства Северной Осетии, в котором они просили организовать переселение их 80 семей во внутренние районы республики. Отчасти политизированное, но житейски верное их решение не нашло ответа у власть предержащих, коих больше беспокоила политика, а не судьбы конкретных людей. Сами же лидеры сельского масштаба (Апаевы, Тохтиевы и другие) строили себе шикарные дома на неспорной территории в с. Гизель, ст. Архонская и т.д. Неформалы, под угрозой физической расправы, не позволяли желающему уехать осетину продать дом его вчерашнему владельцу ингушу.
Рядовые граждане села оказались заложниками большой политической игры.
Конфликт осени 1992 года поставил свои кровавые точки над i и провел окончательный водораздел между прошлым и будущим. Село во второй раз за свою вековую историю было полностью очищено от своих основателей и их потомков. Довольно красноречивы и трагические итоги конфликта в селе. Ни один осетин села не был убит ингушом-односельчанином. Сын рядовой и доброй труженицы Изеты Караевой Николай был убит осетинским снайпером, принявшим его за ингуша, устанавливающего автокраном заградительные блоки. Пожилой Иналук Караев был убит в другом селе. Старого и больного Хаджимуссу Цакоева убили проезжавшие мимо осетинские гвардейцы, принявшие его за ингуша, т.к. он был в шляпе... Ни один заложник -осетин из села не пропал без вести. Сгорело два осетинских дома - Гусова и Гамаонова. Повреждены крыши еще двух домов, в которые попали снаряды, выпущенные северо-осетинскими незаконными вооруженными формированиями со стороны с. Камбилеевское.
В эти тяжелые дни жители села - осетины спасали ингушей и наоборот, и эти примеры остались в памяти многих односельчан. Ни одного осетина не тронули, хотя возможности были большие. Потери ингушской стороны оказались огромными: 18 человек убитыми и десять пропавших без вести. Среди погибших и пропавших без вести немало стариков, которые остались в селе, полагая, что их никто не тронет. Так остались в селе старики Иса Барахоев, Макшарип Горбаков, братья Ахмед и Ибрагим Патиевы, Ахмед Хадзиев и другие. Первым двум гвардейцы Северной Осетии в начале ноября 1992 года позволили похоронить по мусульманскому обычаю всех убитых ингушей, а потом их самих расстреляли, чтобы не могли рассказать, кто где похоронен. Их бездыханные тела вывезли впоследствии в Ингушетию. Трое остальных стариков в надежде найти спасение вышли к солдатам российской армии, которые затем их передали осетинским гвардейцам. Их судьба неизвестна до сих пор... О каждом из них можно рассказать много такого, что позволяет говорить о преднамеренном убийстве мирных незащищенных граждан... Увы! Никто не ответит родным и близким на их вопросы.
На глазах временного госкомитета и местных властей сожгли, разграбили и разобрали буквально по кирпичикам все до единого ингушские дома, (а их было около 500), но ни один из них не восстанавливается... Зато вместо сгоревших двух осетинских домов "восстановили" 50...
Сегодня мое село живое и... неживое. Для кого как. Густо заселенная прежде ингушская часть села лишь изредка торчашими фундаментами бывших домов напоминает о том, что здесь недавно жили люди... Несколько попыток ингушей вернуться домой окончились трагически: в июне 1995 года были убиты двое из смельчаков - ветеран войны Т. Дзауров и отец большого семейства О. Шадиев. В 1997 году местные осетинские боевики убили пенсионерку, ветерана местного колхоза Соню Мациеву. 20 апреля 1994 года лично Президент Северной Осетии А. Галазов дал разрешение вернуться в Куртат четырем ингушским семьям. И это не помогло...
С 1995 года ингуши вновь стали возвращаться в свое село. Чуть более 20 семей попали в счастливчики, которым начали строить дома подрядным способом. В начале 1998 года начала действовать система банковских счетов, по которой каждый мог собственными силами восстановить свое домовладение. Начался строительный бум, что не могло понравиться тем, кто отчаянно сопротивляется возвращению ингушей. Завезли вагончики для временного жилья. Казалось бы, село ожило вновь. Это и напугало соседей-ревнителей. Под предлогом возмущения совершенным накануне на совместном посту осетинской и ингушской милиции преступлением, организованные группы жителей осетинской национальности из сс. Камбилеевское,Октябрьское и других стали громить вагончики, грабить имущество, требовать расправы с мирными жителями - ингушами. Как водится, местные правоохранительные органы открыто потакали им, а Полномочное Представительство Президента России в двух республиках трусливо промолчало. Также равнодушно и лично наблюдал за расправой распоясавшихся молодчиков и в то время заместитель Генерального прокурора России В.В.Устинов, через некоторое время ставший уже Генпрокурором России. Его сопровождали прокурор Северной Осетии А.А.Бугулов и прокурор Пригородного района Б.А.Дзарукаев. В течение двух суток все нехитрое имущество вагончиков, заготовленный для восстановления жилья стройматериал расхители. Что не могли унести, подожгли. Людям под угрозой физической расправы предложили покинуть родное село.
Людей грабили на глазах у высокопоставленных работников прокуратуры, а виновных так и не нашли. Трое стражей правопорядка ничего не видели!
В следующем, 1999 году, люди в который раз стали возвращаться к родным очагам. Снова строятся, снова надеются зажить нормальной жизнью. И откуда у этих людей такая вера в хорошее в такой стране!? И откуда берутся у них силы?!
Не думаю, что для тех немногих осетин, - вчерашних наших соседей, друзей и товарищей, - наше село живое в полном смысле слова. Да, работает магазин, в огромной школе несколько десятков учащихся, по селу ходят люди, собираются небольшими группами и даже смеются, сытно едят и т.п. Но не верю, что их совесть спокойна, что их не волнует будущее, которое им основательно подпортили те, кто под разными псевдопатриотическими лозунгами нажил себе политический и материальный капитал и обеспечил себе светлую жизнь в другом, более безопасном месте. Я понимаю тех, кто сегодня яростно сопротивляется нашему возвращению домой. Ведь придется отвечать за все, что совершено даже не во время конфликта, а после него. Не перед официальным судом, а перед совестью своей, пусть даже она заглушена массовым психозом. Каждый в селе знает, кто чем занимался, как в те трагические пять дней, так и после. Слава Богу, информация идет достаточная. Непременно с обеих сторон есть и те, кто может смело в глаза посмотреть своему вчерашнему соседу. А другим придется очень трудно. Можно выставить вооруженные посты у дома, во дворе, но ими на всю жизнь себя не обезопасишь. А какими постами загородишься от немых вопросов преданных тобой или ограбленных тобой самим, с твоего благословения или молчаливого согласия соседей, не говоря уже о том, что ответить тем, кто на твоих глазах потерял родных и близких?
В конечном счете "непримиримых" не так уж и много. Практически у большинства осетин и ингушей села еще свежи в памяти воспоминания о совсем недавней мирной и красивой жизни. И каждый из них, положа руку на сердце, многое отдал бы, чтобы вернуться к прежней жизни.
К приезжающим в свое село обустраиваться ингушам вчерашние соседи-односельчане, хоть и с оглядкой на свою власть, но подходят, общаются, оказывают помощь и предлагают вернуться. Как говорится: "Всюду жизнь, всюду люди..." Есть еще одна сторона вопроса, которая не подлежит измерению ни в рублях, ни в тоннах. Это ностальгия моих односельчан по своему селу, по родным и до боли знакомым местам, по орошенной их потом земле. В отличие от 1944 года на сей раз судьба вроде бы не так далеко забросила их от родного села. Может быть поэтому от тоски по родному селу так щемит на сердце у всех и особенно у пожилых. Не все выдерживают это. Многие умерли в изгнании и среди них немало таких, кому бы жить и жить по всем меркам. Лишь единицам из них "посчастливилось" быть похороненными на родовом кладбище. Кстати сказать, надгробные памятники с них не унесли, но заборы кладбищенские исчезли...
Сколько раз мысленно за эти долгие годы я проходил по улицам родного села, по пути здороваясь с соседями, родными и близкими, расспрашивая их о житье-бытье, входил во двор отчего дома, где прожил более тридцати лет. Это, наверно, было со всеми. Так получилось, что последние три года, получив квартиру в с. Октябрьское, я жил там. Не так уж и далеко от своего села - всего 7 километров, но все равно было ощущение оторванности от чего-то близкого и бесконечно дорогого, что заставляло урывать время, чтобы раза два в неделю ехать в Куртат. Буквально накануне конфликта, 30 октября, договорился с жительницей с. Куртат об обмене квартирами. И сейчас собираюсь вернуться только в свое село. Многие выходцы из нашего села, получившие хорошие квартиры во Владикавказе, были настроены вернуться в Куртат.
Очень многие не выдерживают тягостной картины сравненного с землей села... Одному Богу известно, сколько они вложили в село, как говорится, "под ключ" подготовили свое жилье, и спокойно вздохнули, сбросив с плеч бремя строительства. Оставалось только поддерживать сделанное, заботиться о детях и внуках и спокойно доживать свой век. В одночасье все разрушилось... Даже представить трудно, что все надо начинать сначала. Пусть не тебе, а детям, внукам. Каким нужно обладать характером, силой воли, чтобы все начать сначала... Очень трудно, но вместе с тем и необходимо.
Когда через шесть лет после изгнания, я повез свою мать в село Куртат, подвел к ее бывшему двору, она не поверила, что с 1958 по 1992 годы жила здесь. Ничего не было напоминающего ее жилье, ее хозяйство. Для ориентира рядом не нашлось ни одного целого дома. Все до последнего кирпича, до последней трубы унесли... Несколько дней потом она не могла прийти в себя...
Уж наше поколение было уверено, что их минует горькая чаша родителей быть изгнанными из дома, где услышал первые материнские слова, из села, где каждая тропинка, каждый камень, каждое дерево до боли знакомы и дороги. Наверно, только в нашей стране могла родиться пословица: "От сумы и от тюрьмы не зарекайся!" И ангел-ребенок, и мудрый старик, всю жизнь без оглядки работавший во благо государства, и святая для каждого мать не застрахованы от горькой участи познать тюрьму и суму в родном государстве. И кто может гарантировать, обещать, что подобная судьба не повторится со следующим поколением? Я лично не берусь.
Привыкшим жить компактно целыми фамилиями, нам сегодня трудно быть разбросанными по всей Ингушетии. Забота и внимание, которыми нас окружали новые временные соседи, увы, не заменят тот микроклимат родного села или квартала. Особенно ощущаешь его недостаток в дни свадеб, похорон и иных житейских мероприятий. Только из нашей фамилии Патиевых изгнано из села 274 человек из 57 семей.
Может быть поэтому сегодня бывшие односельчане с веселой грустью и тоской вспоминают свою жизнь до событий осени 1992 года. Как это и бывает, все мелочное, казавшееся раньше существенным, отошло, забылось и в памяти всплывает самое доброе, нежное и чистое. Только теперь понимаешь, что каждый человек в селе занимал свое неповторимое место и был незаменим: умный и не очень; старый и молодой; веселый и серьезный. Попытаешься вырвать кого-то из них мысленно из общей картины села и мозаика нарушена. И вспоминаются чаще веселые истории из жизни села, но в этих историях непременно присутствует и легкая грусть по бывалому.
Те, кто раньше в селе при встрече ограничивались простым кивком головы в знак приветствия, сегодня, увидевшись случайно, здороваются как близкие по духу и крови люди. Несколько лет лежит невспаханной наша земля, неухожены кладбища, заросли бурьяном дворы и огороды, оставшиеся фундаменты не ощущают тяжести домов, в селе не слышен язык его основателей.
Да, трудно возвращаться. Сопротивление будет продолжаться до тех пор, пока у власти те, кто сотворил это зло. Но не возвращаться еще труднее. Мы вернулись из далекой Сибири, когда сославший нас Сталин казался бессмертным, как Бог. Сегодня мы живем на расстоянии протянутой руки от своего села, а век малых и больших вождей намного короче.
Терпение, выдержка и неистребимое желание вернуться домой - только это нам поможет выжить, поможет возродиться моему селу, нашему селу и зажить прежней жизнью всем, кто хочет в нем жить!
Пожаловаться на это сообщение
