Шукри Дахкильгов
К вопросу о «типичном феодале» Мамилове и «феодальном гнезде Галгайче» (Об одной ошибочной концепции Б. В. Скитского и Н. П. Гриценко)

Исследуя социально-экономический строй чеченцев и ингушей в прошлом, доктор исторических наук, проф. Н. П. Гриценко пришел выводу, что они, как и все другие народы Северного Кавказа, прошли стадию феодального строя.
Такое утверждение автора не согласуется с мнением и исследованиями ряда известных советских историков.
Так, проф. Ю. Д. Дешериев пишет, что «эпоха феодализма мало отразилась на жизни Чечено-Ингушского народа. У чеченцев и ингушей не было сформировавшегося слоя - класса своих феодалов, ни князей, ни ханов» (1).
Любопытно, что эти строки писались одновременно, когда Н. П. Гриценко утверждал противоположное; труды Дешериева и Гриценко изданы одним и тем же издательством, в одно и то же время и с грифом Чечено-Ингушского НИИ.
З. В. Анчабадзе и А. И. Робакидзе в исследовании «О природе кавказского горского феодализма» горные районы Чечено-Ингушетии относят к низшей ступени раннефеодальных (дофеодальных) отношений (2).
Не ставя задачу обстоятельного рассмотрения сложной, емкой темы социально-экономического строя чеченцев и ингушей в XVIII-XIX вв., в данной статье делается попытка рассмотреть отдельные аспекты, выдвинутые Н. П. Гриценко и Б. В. Скитским при исследовании затронутых тем, в частности вопрос «о типичном феодале» Мамилове и его предках - «типичных феодалах» (3), также о «феодальном гнезде Галгайче» (по терминологии профессора Б. В. Скитского (4)), на фоне общественных отношений в ингушских обществах в указанную эпоху, поэтапно: от частного к целому - к логическим выводам.

I. О типичном феодале Мамилове и его предках — «типичных феодалах»

Речь идет не о заурядном офицере Мамилове, с помощью Н. П. Гриценко, занявшем место на страницах официальной истории Чечено-Ингушетии, а о далеко идущих научных выводах, сделанных с использованием ординарной личности и его имени. Безапеляционное возведение офицера Мамилова и его предков в типичные феодалы дало автору основание утверждать о существовании в истории Ингушетии типичного феодального уклада.
Н. П. Гриценко для обоснования своих выводов о феодализме в Ингушетии, как главный, пожалуй, и как единственный аргумент использует имя Мамилова и как следствие, приходит к ошибочному, на взгляд, выводу о том, что предки ингуша-офицера Базора Мамилова были «типичными феодалами, как и сама фамилия Мамиловых» (5).
Автором, без какой-либо критической переработки, полностью перенесены на страницы «Очерков истории Чечено-Ингушской АССР» (6) положения и выводы из ранее, еще в 1961 г., опубликованной им монографии (7), в которой он целиком разделяет мнение Б. В. Скитского о феодальных отношениях в Ингушетии; заявляя: «с которым мы вполне солидаризуемся и попытаемся подтвердить это новыми фактами»(8) (здесь и далее разрядка наша. - Ш. Д.).
В основу исследований Н. Гриценко и Б. Скитского по затронутому вопросу положен извлеченный из архива документ - «Докладная записка штабс-капитана Базора Мамилова»(9). Как сам документ, так и ординарное имя Мамилова не заслуживали бы столь большого внимания, если бы Б. Скитский, а за ним и Н. Гриценко, не взяли их на вооружение, без проверки, критического и всестороннего анализа содержания документа. Исследователи важной научной темы приняли на веру все домыслы офицера, добивавшегося зачисления в дворянское сословие и получения земельного надела.
Поверхностное, некритическое отношение в «докладной записке», на наш взгляд, и ввели Б. Скитского, как и Н. Гриценко, в заблуждение, хотя «фактики» подобного рода весьма слабы, чтобы приводить их как веские аргументы для обоснования научных выводов. Не будем повторять все то, что писал Б. Скитский по рассматриваемому вопросу, и вот почему:
Во-первых, Н. Гриценко полностью, как он сам пишет, солидарен со Б. Скитским и пытался подтвердить выводы последнего; во-вторых, труд Н. Гриценко появился значительно позже и, следовательно, его автор, надо полагать, критически осмыслил и что-то внес новое в изучение актуальной темы; в-третьих, проф. Гриценко считается одним из ведущих историков по исследованию социально-экономического развития Чечено-Ингушетии в прошлом и, как уже отмечалось, он же и один из самых плодовитых по публикациям своих трудов.
К сожалению, ни один из трудов Н. П. Гриценко, по доступным нам источникам, не подвергался критическому анализу. Более того, предвосхищая такую возможность, в предисловии к упомянутой монографии Н. П. Гриценко, ее редактор Н, А. Тавакалян без грана сомнения писал: «Суждения автора по вопросу о развитии феодальных отношений в Чечено-Ингушетии... и его вызреванию и становлению не вызывают никаких сомнений»(10).
Кандидат исторических наук Н. Тавакалян считает также весьма примечательными приложенные к работе (монография Н.П. Гриценко. - Ш. Д.) документы. По мнению редактора, «они проливают свет на наличие феодальных отношений в Чечено-Ингушетии»; а «выписка из таможенной книги за 1812 г. ... в известной мере отражает характер и динамику социально-экономической жизни горцев, в том числе чеченцев и ингушей, которые уже в начале прошлого столетия были втянуты не только в процесс феодализации, но и в орбиту товарно-денежных отношений »(11).
Приложенные к монографии документы, по мнению редактора, как и автора, конечно, должны служить аргументами в выводах, о которых говорилось выше.

Мы склонны думать, вопреки Н. Тавакаляну, что эти «документы» (без обработки и выводов), приобщенные к монографии Н. Гриценко, ничего по существу не говорят о торговых связях Чечено-Ингушетии и этой «документальностью» только сделана попытка придать солидность и видимость «аргументированности» (и объемности) монографии.
Не будем отвлекаться от темы, в дальнейшем мы не раз встретимся с ошибочными произвольными трактовнами Н. П. Гриценко некоторых вопросов истории Чечни и Ингушетии. Так, исследуя тему добровольного вхождения Ингушетии в состав России, он допускает различные толкования и путаницу в датах этого важного исторического акта. Не случайно авторы, расценивавшие присоединение Ингушетии к России как произвол царских властей, подверглись справедливой критике (17). Отметим все же, что С. Броневский еще за 150 лет (18) до Н.П. Гриценко осветил вопрос о торговом обороте Кизляра на двух небольших страничках, на которых поместились все необходимые сведения, характеризующие суть дела в ту эпоху.
Вторая часть, приложенных к монографии, «документов», извлеченных из 125-го фонда Госархива ЧИАССР - это «прошения», в основном младших офицеров, прапорщиков, подпоручиков и других военнослужащих из числа горцев, состоявших ранее (или к моменту их написания) на службе в царской армии и административных учреждениях края. Все документы (прошения) написаны, в основном, в 1862-1863 гг. жителями Чеченского округа Терской области.

Документов, подобных приложенным к монографии Н. П. Гриценко, как и «Докладная записка» офицера Мамилова, в архивах республик, краев и областей Северного Кавказа очень много; основная же их часть, относящаяся к Ингушетии, сосредоточена в Центральном Госархиве СО АССР, в фондах: 233, 254, 262, 270, 290, 291 и др., из которых можно составить не один десяток печатных фолиантов. Само содержание «Докладной записки» Базара Мамилова явилось для Н. П. Гриценко единственным основанием, чтобы представить его «типичным феодалом и фамилию Мамиловых знатной».
Разобраться с выводами автора монографии необходимо и потому, что Н. Гриценко протащил имя «феодала» Мамилова на страницы «Очерков истории Чечено-Ингушской АССР»  (!!!) как яркого, «типичного» представителя феодальной верхушки, откуда, пожалуй, ее теперь не вырубишь и топором. Более того, с легкой руки Б. Скитского и Н. Гриценко этот тезис подхватил ряд других исследователей, в том числе доктор исторических наук Е.Н. Кушева (22), доверившаяся их авторитетным суждениям.

Прежде чем обстоятельно разобраться с «Докладной запиской» Б. Мамилова, следует, на наш взгляд, хотя бы коротко остановиться на земельном вопросе в бывшей Терской области. Земля, земледелие и скотоводство являлись основными источниками существования горцев; других промыслов и источников, которые могли бы обеспечить семьи, в частности в Ингушетии, не существовало и царская администрация на Кавказе не раз вынуждена была заниматься вопросами земледелия и землепользования.
В целях решения назревших вопросов в Центральном Кавказе в 1847 г. во Владикавказе (совр. гор. Орджоникидзе) была создана комиссия под руководством начальника Владикавказского округа Нестерова (23), но выводы и предложения этой комиссии, как и последующих комиссий и комитетов, не удовлетворяли ни ее создателей, ни тем более землепользователей.
В дальнейшем создаются уже комитеты для разбора личных и поземельных прав жителей различных районов Терской области. Так, в 1851 г. был создан комитет Владикавказского округа, куда входили жители и Малой Кабарды, под председательством барона И.А. Вревского; в 1857 г. был создан комитет левого крыла Кавказской Линии, т. е. Восточной части Северного Кавказа под председательством генерала Граммотина (24).
Наместник Кавказа Барятинский в 1859 г. утверждает новый комитет для Владикавказского округа, а в 1864 г. создается аналогичный комитет для всей Терской области под председательством царского чиновника Д. С. Кодзокова, кабардинца по происхождению (25). Одной из последних среди множества комиссий и комитетов по земельному вопросу была создана в 1906 г. в центре Терской области известная Абрамовская землеустроительная комиссия (26).
Ни Абрамовская, получившая свое название от фамилии председателя комиссии, ни все другие, не решили на протяжении более полувека, да и не могли решить в условиях царского самодержавия, вопросы, связанные с нуждами широких масс горского крестьянства. Эти насущные вопросы не только для горцев Кавказа, но и для всей необъятной России, решила Великая Октябрьская социалистическая революция, и одним из первых законодательных актов Советской власти был знаменитый ленинский декрет о Земле. Многочисленные комиссии и комитеты царской администрации на Кавказе, во главе с ее приспешниками на местах, создавали вокруг земельного вопроса ажиотаж, стремясь отвлечь трудовые массы от решения жизненно важного для них вопроса, а горская верхушка тем временем стремилась ловить золотую рыбку в мутной воде.
Создание каждого нового комитета или комиссии по вопросам землевладения и землепользования неизменно вызывало поток прошений и докладных одних и многочисленные жалобы - других. Одним из документов, порожденных деятельностью перечисленных комиссий и комитетов, была «Докладная записка» штабс-капитана 1-го Сунженского казачьего полка Базара Мамилова от 22 сентября 1859 г., как и другие документы, приложенные к монографии Н. Гриценко.
К слову сказать, мы не оговорились, когда упомянули об ажиотаже и потоке документов в адрес земельных комитетов. Так, осенью того же 1859 г., в комитет по разбору личных и поземельных прав жителей Владикавказского округа поступили коллективные и личные прошения от всех обществ Ингушетии и Осетии, вместе входившие в состав названного округа. Земляки Б. Мамилова, жители Джейраховского ущелья: Хаматхановы, Дуровы, Ахриевы, Льяновы и Боровы, - буквально глава каждой семьи, а вернее, у кого нашлись средства для оплаты писаря, подали прошения с приложением своих родословных, скрепив оттиском пальца вместо подписи. И родословные, и просьбы их были более прозаическими - они просили закрепить за ними родовые участки земли, «которыми их предки пользовались веками»(27). Мамилов не был оригинальным в своих домогательствах вожделенного дворянства и обладателя земли, приоритет принадлежал другим.
Почти за два года до Мамилова, в феврале 1858 г., в комитет по разбору личных и поземельных прав Левого фланга Кавказа обратился с прошением Хунк Мальсагов (кстати, тоже капитан, позже — майор), имевший двух холопов (рабов. - Ш. Д.) и пользовавшийся в сел. Насыр-Корт, как и односельчане, наделом земли на общинных правах. Автор прошения, считая, что в среде, тогда уже большой ингушской фамилии Мальсаговых, только три семьи, включая и его, являются первостепенными, просил комитет уравнять его в правах с горскими узденями. После 18-месячного разбирательства комитет отказал Хунку Мальсагову, резонно пояснив, что если удовлетворить его просьбу, то придется возвести в сословие узденей не менее 200 семей Мальсаговых (28). С подобной просьбой к местным властям обращался ротмистр Долгиев, подпоручик Маги Наурузов и другие офицеры (29). По материалам комиссий и комитетов по разбору личных и поземельных прав ни один ингуш не был причислен к привилегированному сословию.

Итак, из-за чего разгорелись страсти вокруг упомянутого документа, чем он привлек столь пристальное внимание Б.В. Скитского и Н. П. Гриценко при освещении ими важной темы о феодальной формации Ингушетии? Поскольку «пошла писать губерния», как говаривал гоголевский Чичиков, вольно или невольно, мы вынуждены обстоятельно обратиться к «Докладной записке» штабс-капитана Мамилова, документу, использованному авторами как ценный исторический источник. Ведь Н. П. Гриценко так и не поведал читателям, чем закончилась челобитная автора докладной.
Приведем содержание «Докладной» в том виде, как она была написана, с некоторыми сокращениями, отбросив словесную шелуху. Вот ее содержание:
«1. С давних времен, род наш, носивший фамилию Мамиловых, считался одним из первых, где предки наши именовались не иначе как Мечкиэли, т. е. владетельные князья.
2. Ни одно дело, какого бы оно роду не было, не решалось без рассмотрения наших предков и по приговору уже их оно кончалось.
3. Кистиния (Кистиния - район среднего течения р. Армхи, то же, что и Мецхальское общество в Горной Ингушетии) всегда охранялась дружиной Мамиловых или же ими возглавлялась.
4. Никто из жителей Кистинии не имел права без разрешения Мамиловых охотиться, и если посмел тайно бить дичь, без разрешения, за самовольство виновный платил предкам моим по 12 штук коров за каждую штуку убитого зверя.
5. Все эти права были установлены предком Кистом, сыном знаменитого сирийского владельца, выходца из дома Камен, бежавшего во время первых крестовых походов, поселившегося первоначально в Абхазии, потом в Грузии. Преследуемый арабами и турками, переселился в Кистинию, где основал сел. Арзия, дав ему название по гербу своему, ибо на кистинском языке Арзия в переводе на русский значит орел, и герб этот передавался из рода в род.
6. По приказанию Чарда (сына Киста. - Ш. Д.) в сел. Арзия было построено 16 осадных башен и замков.
7. Автор приводит свою родословную, перечисляя 11 предков, и указывает, что сын Мануила - Даурбек поссорился с дядей Андом, оставил Кистинию и переселился в соседство с джейраховцами, где пользовался всеми преимуществами, какими пользовались тагаурцы (Тагаурцы - жители Тагаурского общества в восточной Осетии), заключал с ними браки, брал пошлину за проезд и провоз товаров по Военно-Грузинской дороге и управлял кавдасардами наравне с тагаурцами.
8. Преимущество фамилии нашей, - продолжает Мамилов, - пред прочими туземными народами доказывается еще и тем, что во время владычества в здешнем крае кабардинских князей все прочие общества платили им дань. Мы же, кистинцы, как равно галгаевцы, акинцы, цоринцы, никому из упомянутых князей никаких повинностей не платили, а находились у них в особом уважении; отец прапрадеда Зали Даурбек имел женою дочь кабардинского князя Таусултанова, с которою и получил от него в прислугу женщин, от коих и до сего времени ведется у нас особый род кавдасардов.
9. Фамилия наша не была наравне с прочими кистинцами, считалась самой лучшей и представительной; в справедливости всего мною вышеизложенного, не угодно ли будет спросить самые лучшие фамилии обществ: Тагаурского, Осетинского, Галгаевского, Кистинского, Назрановского, Цоринского, Аккинского и Дударовых».
В заключении докладной, представляя рисунок герба и родословную, автор просит рассмотреть вопрос о причислении его к дворянскому сословию и наделении землею. Н. П. Гриценко, мимоходом отметив, что в родословной Мамилова «... много спорного и нереального», все остальное содержание «докладной» берет на вооружение для суждений и выводов о феодальной формации в Ингушетии и о феодалах Мамиловых; при этом ни одного довода, аргумента в защиту или опровержение домыслов Мамилова автор не приводит. Все в родословной принимается за правду, бесспорную истину. Больше того, Б.В. Скитский мифическую часть этой родословной пытается использовать для версии о существовании феодализма в ингушских обществах в XII-XIII веках (30).
Попробуем пункт за пунктом проанализировать доводы претендента на дворянское сословие. Определенный интерес представляет личность автоpa «докладной». Ведь Мамилов реальное лицо в отличие от его мифических предков, вроде «Камен», «Кист» и др. Это тем более необходимо, что ни Н. Гриценко, ни Б. Скитский, склоняя на все падежи фамилию Мамилова, перекрестив и его личное имя, так и не установили необходимых данных о нем. Скитский именует его Вазором, а Гриценко - Базором, а писавший «докладную записку» начертал имя капитана как Базар.
Настоящее же имя штабс-капитана - Берд - Берд Дударович Мамилов. Читатель не должен удивляться приведенным выше словам «писавший докладную записку» ... Дело в том, что большинство офицеров из горцев (не только Чечни и Ингушетии) той эпохи были люди неграмотные, иногда умевшие еле-еле расписываться, а чаще скреплявшие документ печаткой. Вспомним уместное в данном случае двустишие А. С. Пушкина:
...Бывало, важный генерал
Служил и грамоте не знал...
По содержанию докладной, по транскрипции имен, по этнографическому экскурсу, по топонимике и другим признакам ясно видно, что документ написан не Мамиловым. По всей вероятности, мысли Мамилова излагал писарь или другой грамотей, далекий от знания взаимоотношений горских народов между собой, не сведущий и во многих других вопросах, в том числе и в антропонимии.
В прошлом веке нередким явлением было и то, что собственные имена горцев представителями местной администрации, в т. ч. и письмоводителями, переиначивались на понятный им русский лад, сохраняя только начальную букву имени. Пишущий эти строки может привести десятки таких примеров и, в частности, как Боскар тоже стал Базаром. А с отчеством было еще проще, тут уж все подряд становились «Ивановичами». Тот же Боскар как Базар Иванович не раз упоминается в «Терских сборниках» и в литературе, посвященной генералу Слепцову, хотя он был Боскар, сын Пайтука (31).
Берд Мамилов указывал в докладной, что род его считается одним из первых среди ингушских обществ и предки его именовались «мечки-эли» (правильно: мехка-эла. - Ш. Д.), что в буквальном переводе с ингушского на русский язык значит «страны князь», «народа князь». Такого титула или сословного термина в истории Ингушетии никто и никогда не носил, молчат об этом народные предания, фольклор.

Более того, в Ингушетии фамилию тружеников Мамиловых не относили ни к сильной, а тем более к знатной. Наоборот, в далеком прошлом, куда адресуется Берд, за убийство фяппинца (кистинца) галгаевцы, цоринцы и джейраховцы платили только половину «цены крови» (32). Это неравенство позже было уничтожено после упорной борьбы.
Мамиловы, т. е. Мамильга наькъан (правильно Мамилъговы. - Ш. Д.) ведут свою родословную от орцхоевского рода, относившегося к кистинцам (фяппинцам). Эпоним (родоначальник) этой фамилии Мамильг - даль¬ний племянник Янда (Анда) по нисходящей линии, от которого ведет свою родословную большая фамилия Яндиевых; Мамиловы же - боковая, младшая линия этой фамилии. Перемена фамилии произошла из-за ссоры между собой разных поколений.
В прошлом к одному братству («вошал», «вежари»), кроме Яндиевых и Мамиловых, принадлежали также Алдагановы, Батаевы, Дзариевы, Чербижевы, Досхоевы, Евкуровы, Итаровы, Чачаевы, Хучиевы и несколько других фамилий - вяров (патронимии. - Ш. Д.) (33). Предок Берда, как указывал и сам Мамилов, вынужден был покинуть родовое гнездо, а сильные не покидали насиженное место, свою башню- убежище. Сам факт вынужденного ухода предков Берда из родного аула Эрзи и поиска ими пристанища в Нижнем Джейрахе красноречиво говорит за себя: «претенденты» на княжество в Кистинии оказались неспособными отстоять даже родной очаг - эту святыню горцев.

В архивах сохранились документы, из которых нетрудно узнать о сильных родах и старшинах Джейраховского ущелья и той же Кистинии. Так, в переписке старшин «Кистинской провинции» с царем Иверии Вахтангом IV и Ираклием II, правителями, феодалами Кахетии и Картли, фигурируют старшины из Джейраховского ущелья: Яндошвили (в грузинской транскрипции. - Ш.Д.) - Яндиев, Чиушвили - Дуров, Хаматанишвили - Хаматханов, Леванишвили Ахоре - Леван Ахриев, Итишвили - Итаров, Котишвили - Котиев и др.(34). Но тщетно искать в указанной переписке предков Берда Мамилова, а его утверждение о связях отца с царем Ираклием надумано, т. к. период царствования последнего не совпадает с периодом жизни Дударуко, что нетрудно доказать, руководствуясь принятой общей продолжительностью жизни, подсчитав по поколениям вероятность такой встречи.
:!:
В документах середины прошлого века, в которых все старшины Джейраховского ущелья обращаются к наместнику Кавказа (35), также отсутствует фамилия Мамиловых. В отселке Эгоч-Кхал, у Нижнего Джейраха, где обосновались Мамиловы после вынужденного ухода из Эрзи, в 1864 г. старшиной их отселка был Дохкильг Мамилов, дальний родственник Берда (36). Дохкильг Мамилов, не имея своих покосных участков, пользовался арендуемыми сенокосными участками в долине Охкарихи и лично сам косил сено на протяжении семи лет (37). Небезынтересно отметить, что по рассказам потомков, Дохкильг (правильнее Дахкильг. - Ш. Д.) был долгожителем, прожил 140 лет и ни разу за свою продолжительную жизнь не болел.
В упомянутом Эгоч-Кхале семья Берда Мамилова, точнее, его младший брат, кстати тоже офицер, пахотной земли в 1864 г., как и Дохкильг, не имел (хотя другие жители владели участками по 2-3 «кха»), а владел только небольшим сенокосным участком (38).
На земельных участках, именовавшихся «кха», мы остановимся ниже, в соответствующем месте.
От начала до конца надуманы утверждения Берда Мамилова о том, что 16 башен в ауле Арзил (Эрзи. - Ш. Д.) построены его предком. Основателем Эрзи, как по преданиям, так и по письменным источникам, считается Заур (Дзаур), выходец из аула Кербите, а не мифический сын Киста из дома Камен-Чардж (39).

В ауле Эрзи проживали указанные выше вяры-патронимии Орцхоевского рода, каждый из них имел здесь свою башню. Старшее поколение современных Яндиевых, Досхоевых, Евкуровых, других выходцев из Эрзи и теперь может рассказать, какая башня кем выстроена и кому она принадлежала. Жилые и боевые башни в ауле Эрзи возникли не в один миг по мановению мифического Чарджа или Киста. Чардж никак не мог основать Эрзи и построить здесь башни, сооруженные примерно в XII веке: ведь Мамилов пишет, что его предок бежал от арабов из Грузии, а последние, как известно, были в Закавказье в VII-VIII веках.

По мере разрастания рода, каждый вяр строил себе отдельную башню. Уместно отметить, что предки современных Яндиевых были прекрасными тIона-говзанч (Т1она-говзанч (инг.) - строитель, мастер каменных дел.), их умелыми руками были возведены замечательные башни не только в Эрзи, но и в верховьях реки Фиагдон - в Хилакском ущелье Северной Осетии, где возникло поселение Анди-кау (40). Ингушскими мастерами построены башни и в Даргавсе (в Куртатинском ущелье Осетии). Среди них известная башня Мамсуровых, сложенная по типу цоринской в Горной Ингушетии (41).

У Мамиловых собственной башни и не было; они могли претендовать, по обычному праву, на долю башни, принадлежавшей Яндиевым. Несколько слов о родословной Берда, вернее, ее верхней мифической части. По его рассказу, Кист - сын сирийского владельца из дома Камен времен первых крестовых походов. Речь, по всей вероятности, идет о династии Комнин (а не Камен. - Ш. Д.), династии византийских императоров. С историей Берд не в ладах - это и простительно. Кист, бежавший из Сирии во времена первых крестовых походов (XI век. - Ш. Д.), никак не мог позже из Грузии бежать уже от арабов, т. к. последние в Закавказье были, как указано выше, в VII-VIII веках. Мамилов не был оригинальным в желании возводить своих предков к выходцам из далекой Сирии или Аравии; видимо, о подобных знатных родоначальниках он слышал от своих коллег-офицеров из Кабарды или Дагестана. Кабардинские князья, дагестанские шамхалы, дигорские баделяты в западной Осетии, как и тагаурские алдары, тоже хвастались своим инонациональным высоким происхождением, желая возвыситься над соплеменниками, рядовыми тружениками. Так, княжеская фамилия Инала Идарова из Кабарды возводила свою родословную к выходцу из Египта, бежавшему оттуда в Крым, а затем осевшему на Северном Кавказе (42). Шамхалы Тарковские тоже, как и Берд Мамилов, упорно считали себя выходцами из Шама (Сирии) (43). По всей вероятности, офицеры из горской среды позаимствовали друг у друга подобные легенды.

Такое стремление было свойственно и части русского дворянства, иные из которых кичились своим варяжским происхождением. Даже сам Иван IV Грозный хвастался своим немецким происхождением. Берд Мамилов писал, что без разрешения его предков никто не имел права охотиться в лесах, бить дичь, а нарушители за самовольство подвергались штрафу размером в 12 коров (sic! - Ш. Д.) за каждую убитую штуку. Такие суждения автора шиты белыми нитками. Не соответствуют они ни логике, ни исторической правде. Нельзя же отстрел зайца, лисицы, серны, кабана или горного козла приравнивать к убийству человека.
:haha:
Во-первых, в ингушских обществах леса находились в общественном пользовании и никому не возбранялось в них охотиться, рубить дрова, собирать фрукты, ягоды и т. д. Более того, «каждый пришелец ... имеет право выбрать себе участок леса и поселиться на расчищенной им земле,— сказано в адатах чеченцев и ингушей XVIII— XIX веков.  Место, приготовленное и возделанное его трудом, становится его неотъемлемою собственностью» (44). Заметим здесь, что обычное право в данном случае прямо совпадает с известным выводом Генри Моргана. «После того, как кто-нибудь обработал кусок земли, - писал Морган, — он имеет на нее личное право...» (45).
Во-вторых, в обычном праве ингушей, зафиксированном в ряде источников, нет ни одного слова о штрафах за охоту и не имел место прецедент по такому поводу (46).
В-третьих, размер штрафа, якобы налагавшийся его предком за убитую дичь, может вызвать только недоумение. Ведь ясно, что, если даже налагался такой штраф, он не мог быть выше или равным плате за примирение кровников, за что взималась наивысшая компенсация (47), а Мамилов беззастенчиво отождествил действия, совершенно не сравнимые по степени их тяжести и ответственности.
В адатах обществ «Джейрах, Кистин, Галгаев, Цоров, Ингуш и Карабулак Владикавказского округа» сказано, что плата за примирение кровников у галгаев составляла 12 коров (48). О том, что штраф за охоту отсутствовал, говорит и сам факт щепетильного составления размера компенсации, выплачивавшейся потерпевшей стороне; ведь дело доходило до того, что величину раны измеряли ячменным зернышком (49). Размер штрафа зависел не только от величины раны (определенной подобным образом), но и в какую часть тела нанесена. Не забыты были и возмещения за лечение ран.

Все это говорит о том, что создатели адатов не могли упустить штраф за «недозволенную охоту», если таковой наличествовал. Наконец, сошлемся на адаты, существовавшие в соседней Осетии и узаконившие повинности в пользу местных феодалов. Так, дигорские баделяты Караджевы по обычному праву получали от своих подвластных долю убитого на охоте зверя, употребляемого в пищу (а не какого-нибудь вообще. - III. Д.), его треть; а скрывший случай охоты должен был платить уже чувствительный штраф - одного быка (50). Как видим, даже дигорские феодалы не пользовались такими баснословными правами, какими Мамилов наделил своих мифических и реальных предков.
Будет не лишним сказать здесь несколько слов об адате - обычном праве горцев Северного Кавказа. Отдельные исследователи, в том числе и Н. Гриценко, забыли об их бытовании в прошлом или намеренно их игнорируют. В адатах отразился социальный строй народа: занятия населения, виды земельной собственности; они же регулировали вопросы семейной и общественной жизни горцев.
Кавказоведам хорошо известно, что адаты горцев нередко являлись единственным источником для характеристики социальных отношений в горской среде на протяжении многих столетий, в частности, и для Ингушетии, например, вплоть до середины XIX века, когда с ним вступил в борьбу шариат, насильственно насаждаемый имамом Шамилем и его последователями.
Одним из первых, кто собрал и описал адаты чеченцев и ингушей в конце первой половины прошлого столетия был В. И. Голенищев-Кутузов; его материалы использовал в своих публикациях уже упоминавшийся проф. Ф.И. Леонтович, обстоятельно описаны адаты ингушей Н. Грабовским, Б. Далгатом, Н. Харузиным (51). Известный советский этнограф-кавказовед М.О. Косвен указывал, что описание адатов Голенищева-Кутузова «должны занять особое место в истории этнографического исследования Кавказа, в истории общественной науки» (52). Нельзя забывать и о том, что царское правительство, считая невыгодным и невозможным для своих интересов приступить к коренной ломке веками сложившегося правового строя горских народов, признало на определенном этапе обычное право основным источником действующего права, так же как в Грузии «законы и права», утвержденные во времена царя Вахтанга VI. «Отношение русского правительства к горскому адату с самого начала, - писал М. Ковалевский, - приняло характер решительного и явного покровительства» (53).

Наконец, еще об одной несуразности, допущенной Б. Скитским. Говоря о 12 штуках коров, которые якобы Мамиловы брали как штраф за каждую штуку убитого без их разрешения зверя, автор считает, что у других феодалов, возможно, эти требования были шире (куда уж шире? -Ш. Д.) и тут же продолжает: «В условиях примитивного натурального хозяйства больших требований со стороны феодалов и трудно было ожидать; они определялись, как образно говорит Маркс, «емкостью желудка феодалов» (54). Но, позволительно спросить - причем здесь Маркс? Фраза «емкость желудка феодала» принадлежит Е. Дюрингу, а не К. Марксу.
Ф. Энгельс в 1878 г. в своем классическом труде «Анти-Дюринг» дал уничтожающую оценку воззрениям Дюринга, показывая фальшивость фразы последнего. «Изящное выражение г-на Дюринга «средство насыщения желудка феодала», Энгельс определяет, как «детский пример, придуманный самовлюбленностью г-на Дюринга» (55), а беспомощные суждения последнего считал «...виттовой пляской, в которой так забавен г-н Дюринг» (56). Но и этого мало; как удачную «находку» приписанные К. Марксу слова «емкость желудка феодала» Б. Скитский перенес и на страницы «Истории Северной Осетии» (57).
:haha:
Как видим, Б. Скитский приписал Марксу чужие слова; кстати, вольности им допускались нередко. Н. П. Гриценко, как и Б. В. Скитский, не раз упоминает о 12 коровах, уплачиваемых Мамиловым как штраф за недозволенную охоту, имея в виду, что подвластные, зависимые от феодала крестьяне должные нести феодальные поборы, ренту. Для крестьян-горцев в рассматриваемое время охота носила эпизодический характер, не была основным источником существования, следовательно, феодал или феодалы должны были иметь какие-то другие постоянные доходы. Сколько подвластных было у Мамиловых? Какие повинности они, эти подвластные или зависимые, несли? Наконец, что из себя представляла вотчина Мамиловых? Последняя, как известно, была центром феодальной эксплуатации крестьян - на эти основные, главные вопросы Н. Гриценко и Б. Скитский ответа не дали, да и не могли дать.
Берд Мамилов сообщал в «докладной» что его прапрадед был женат на кабардинской княжне из рода Таусултановых и что ее сопровождали рабыни «...от коих до сего времени ведется у нас особый род кавдасаров».
Брачные связи между горцами, в том числе между ингушами, чеченцами, осетинами, кабардинцами, кумыками, аварцами, тушинами, пшавами, мохошевцами, абхазцами и другими народностями и племенами были не таким уж редким явлением. Допустимо, что прапрадед Мамилова был женат на дочери второстепенного кабардинского узденя, но вряд ли он породнился с князем первой степени - пши, к которым относились Таусултановы из Малой Кабарды. Кабардинские пши строго охраняли «чистоту» своего аристократического происхождения. Они женились или выдавали своих дочерей замуж только в среде своего сословия или ногайских султанов, дагестанских шамхалов (58).
Брачные связи не давали в горской среде права на привилегированное положение, тем более, что жена не приносила с приданым и право на княжеское или привилегированное сословие для мужа. Насчет «особого рода - кавдасардов» Берд совсем уж перегнул, чего и не заметил Н. Гриценко.
Во-первых, термин «кавдасард» не ингушский и не кабардинский, а осетинский. Кавдасарды - фактически домашние рабы у алдар (феодалов) Тагаурии. В социальной лестнице феодальной Осетии они стояли ниже категории адамихатов. В эту категорию входили дети, рожденные от побочных жен алдар, носившие специальный термин «номылус». Дети были на положении домашних рабов. «Кавдасар» — буквально «рожденный в яслях»,- наиболее бесправная часть крестьянства в Тагаурии (59). Как тут не вспомнить завет А. С. Пушкина: «Определяйте значение слов, и вы избавите свет от половины его заблуждений» (60). У ингушей и кабардинцев для обозначения социальной прослойки подобный термин вообще не применялся. Во-вторых, какой бы национальности жена ни была, в ингушской реальной действительности дети были равноправными в семейном и общественном положении; инонациональное родство почиталось. И здесь домыслы Мамилова несостоятельны, и его предки никакими кавдасардами не управляли, так как у них их попросту не было.
Несомненный интерес представляет «фамильный герб», о котором писал Мамилов. В истории Ингушетии нигде и никем не зафиксирован факт существования родового или фамильного герба. В 1931 г. ингушский музей краеведения приобрел в Джейраховском ущелье ценный экспонат, переданный в 1989 г. в государственное хранилище - в Ленинградский Эрмитаж. Впервые об этом экспонате сообщил в 1875 г. первый ингушский этнограф и просветитель Чах Ахриев, не называя владельца (61). К слову сказать, Ч. Ахриев в том же сообщении приводил родословную Джерахмата, Киста, о которой писал Б. Мамилов, считая ее фантастической. В документах Эрмитажа также отсутствует имя прежнего владельца «герба». Научные работники Эрмитажа дали экспонату его современное название - «бронзовая курильница в форме орла» и она числится под № 7 среди 12 подобных произведений искусства.
В результате исследований специалистами Эрмитажа под руководством выдающегося востоковеда академика И. А. Орбели установлено, что «курильница в форме бронзового орла» является великолепным памятником ирано-кавказского мира — редкое по качеству произведение раннемусульманского искусства» (62). Высококвалифицированные специалисты, занимав¬шиеся изучением курильницы, время ее изготовления относят к первой половине VIII века (63). Но уже сказанное свидетельствует о большой научной и культурной ценности экспоната, и надо быть благодарным тем жителям Джейраховского ущелья, кто сохранил его для потомков. Когда и какими путями курильница попала на берега Армхи?
Гипотез на эту тему может быть больше, чем обоснованных ответов.
Уникальное изделие, каким является курильница, проделало долгий путь, прежде чем попасть на Северный Кавказ, в Джейраховское ущелье. Одно только бесспорно: предкам Мамилова как родовой герб она не могла принадлежать.
В эпоху, когда была изготовлена курильница, ни Мамильга - эпонима Мамиловых, ни даже Янда в помине не было. Такое утверждение нетрудно доказать простыми арифметическими выкладками. Если даже на минуту поверить Берду, его род возник около 300-350 лет назад; курильница имела к тому времени весьма почтенный возраст, исчисляемый 7 столетиями. Не будем гадать о путях проникновения курильницы в долину реки Армхи; ее могли завезти сюда через Дарьял - древний горный проход и арабские завоеватели, и неугомонное племя купцов-торговцев (64).
В горной и предгорной зоне Ингушетии находки, представляющие исключительную научную ценность, были не такой уж редкостью. Вспомним о некоторых из них: золотые монеты византийской эпохи Феодосия II младшего (408-450 гг.); малоазиатская печать, золотые монеты императора Анастасия I (491-518 гг,), куфические серебряные монеты начала IX века (65), стеклянные и настовые многоцветные бусы египетского и финикийского происхождения (66) и другие предметы. Подобные уникальные находки, обнаруженные археологами в Кабарде, Осетии, Чечне, Дагестане и других районах Северного Кавказа и Закавказья, - яркие свидетельства вековых культурных связей Кавказа со странами Востока и Запада.
По весьма аргументированному свидетельству выдающегося кавказоведа Е.И. Крупнова, указанные находки являются «ценными источниками, освещающими важный вопрос о древних связях нашей страны и Кавказа со странами Ближнего Востока, в частности с Сирией, Финикией и Египтом» (67).
Но вернемся к домогательствам Берда Мамилова. В заключительной части докладной он просит, рассчитывая на подтверждение своих доводов, опросить все ингушские общества, а также Тагаурское, Осетинское и Дударовых; и здесь сам автор невольно расписался в плохом знании местной географии (68).Тагаурцы - жители восточной Осетии, самые близкие соседи джейраховцев, следовательно, и предков Берда, а Дударовы - одни из первых среди тагаурских алдар, и их владения простирались прямо на противоположном берегу Терека, почти против устья Армхи, они ничем не могли помочь Мамилову в его домогательствах. Не подтвердили его права и ингушские общества, которых он выставлял в свидетели: галгаевское, кистинское, назрановское и цоринское. Власти Терской области, как и Кавказская администрация, отказали Мамилову, как и другим ингушам, домогавшимся приобщения к вожделенному дворянскому сословию. Не дали Мамилову и земли. Вот, что зафиксировано в официальном документе: «...Комиссия не признала возможным принять домогательство некоторых фамилий Джейраховского общества, а именно: Мамиловых, Цуровых, Хаматхановых и др., претендующих на принадлежность свою к привилегированным сословиям, главным образом, на том основании, что они по брачным союзам находятся в родстве с Тагаурскими алдарами и дигорскими баделятами» (69).
И этот приговор был вынесен несмотря на то, что царизм старался насаждать в крае привилегированное сословие как свою опору в осуществлении колониальной политики, а не «вышибать» их, как писал Б. Скитский. Не случайно высшие сановники империи предлагали «учредить сверх русского и туземное дворянство», утверждая, что «дворянство есть необходимая принадлежность самодержавного строя» (70). Такую политику на Кавказе царизм начал проводить рано. Так, по известному Георгиевскому тракту 1783 г., дворянство в Грузии получало равные права с русским дворянством, самой надежной опорой русского царизма.
Выполняя волю императрицы Екатерины II, ее ближайший помощник и фаворит, всесильный князь, генерал-аншеф Г.А. Потемкин предписывал первому кавказскому губернатору, генерал-поручику Павлу Потемкину: «Сделав надлежащий разбор дворянству губернии Кавказской, прислать ко мне немедленно списки дворянству сия губернии для представления ея императорскому величеству» (71). Но у Мамилова, как и у других его единомышленников, не было никаких оснований, даже в глазах уступчивых царских сановников, для приобщения к привилегированному сословию. Выше указывалось, что ни один из ингушей, ходатайствовавших перед царскими властями о наделении землей, в 50 гг. XIX века ее не получил.

Может сложиться мнение о подобном явлении и в других районах Кавказа. Внести ясность в этом вопросе тем более необходимо, так как Н. Гриценко в одной из последних работ прямо утверждает подобную версию. Н. П. Гриценко пишет: «На пути развития феодальной собственности на землю стояла царская администрация, чего не заметили другие исследователи поземельной собственности на Северном Кавказе. Когда шел процесс становления феодальных отношений в Чечено-Ингушетии, царизм с 70-х гг. XVIII века и по 1862 г. никому из горской верхушки не разрешал владеть землей по праву наследства (за исключением Бековича-Черкасского, получившего в 1817 г. в наследство землю в Чечено-Ингушетии)» (72).
В этом абзаце все, мягко говоря, не верно. Хуже того — затушевывается социальная политика, носившая ярко выраженный классовый характер. О том, что царизм с середины XVIII века культивировал феодальное землевладение на Кавказе, в том числе и среди горцев, для историков известно хорошо.
Даже в середине XIX века, несмотря на то, что феодальный строй в России уже отживал свой век, царизм на Кавказе, и в том числе среди горских народов, стремился упорно насаждать феодалов как социальную опору в осуществлении колониальной политики в крае, памятуя, что первенствующее сословие империи - «оплот престола и порядка». Но, поскольку Н.П. Гриценко утверждает, что царизм до 1862 г. «не разрешал» горской верхушке владеть землей по праву наследства, приведем примеры, говорящие о противоположном, раскроем секрет полишинеля. Именно период XVIII - первая половина XIX века был наиболее щедр на раздачу крестьян и деревень именитым и неименитым дворянам не только в России, но и на Кавказе.
Екатерина II, «первая русская помещица», как она любила говорить о себе, проводя реакционную политику, непомерно возвысила дворянство; расцвет последнего и приходится на «екатерининский век». Манифестом о «вольности дворянской» 1762 г., подтвержденной Жалованной грамотой дворянству 1785 г., права дворянства привилегированного сословия были значительно расширены, а полоумный Павел I ее в этих действиях старался перещеголять. К этому периоду относится и усиление классовой борьбы: волнениями крестьян были охвачены 32 губернии.
Именно в этот период в Предкавказье были розданы более 600 тыс. десятин земли. Так, князь Вяземский получил 104 тыс. десятин земли, граф Воронцов - 16 тыс., генерал Савельев - 22 тысячи; огромные имения получили Безбородко, Чернышев и десятки других (73).
Царский полковник Руновский, участник подавления движения горцев, накануне окончания войны на Восточном Кавказе вынужден был признать, что царизм насаждал ханов, беков, укреплял их власть, поощрял тиранию владетелей... «таким образом, горцы, вначале смотревшие на русских как на избавителей, увидели себя обманутыми» (74).
В первой четверти XIX века ярым поборником насаждения феодалов в горской среде был ген. Ермолов. «Народ должен управляться беками и ханами, - говорил он, - как и до сих пор». В письме к одному из них Ермолов заверял: «За себя и детей своих можешь быть спокоен. Теперь власть шамхала будет уважаема и соседи уразумеют, что значит могущественное покровительство великого государя» (75). Активную политику раздачи земель и насаждения феодалов на Кавказе проводил князь М.С. Воронцов, занимавший пост наместника почти с неограниченными полномочиями на протяжении десяти лет (1844-1853). «С момента назначения наместником Кавказа произошел крутой поворот в сторону укрепления феодальных привилегий, - пишет X. М. Хашаев, - Воронцов старался создавать в лице крепостников опору царского правительства» (76).
Венцом к сказанному может служить «Всеподданнейшая записка» наместника Кавказа генерал-адъютанта графа Воронцова - Дашкова, написанная в годы, когда самодержавный трон основательно зашатался. На протяжении всего управления: «... главная забота правительства по отношению к Кавказу до 1900 г.,- не без знания дела отмечал Воронцов-Дашков,- сосредоточилась почти исключительно на поддержке привилегированных сословий» (77).
Раздача земли и насаждение феодалов в широких масштабах проводились как на Северном Кавказе, так и в Закавказье. Эльмурза и Девлет-Гирей Черкасские получили более 6000 десятин земли, не наследственные, как пишет Н. Гриценко, а из рук царских властей и не в 1817 г., а гораздо раньше (78). Из «Ведомости», приложенной к донесению Кизлярского коменданта генерал-майора Потапова от 3 февраля 1767 г., следует, что еще в 1744 г. Эльмурза Бекович-Черкасский был удостоен чина генерал-майора, имения, получал жалованье 1300 руб., 100 ведер вина и 500 четвертей муки - содержание в те времена огромное. Старший сын Эльмурзы - ротмистр Девлет-Гирей в июле 1747 г. был назначен «Гребенчуковским владетелем», т.е. экспортирован для княжения над чеченцами, с наделением земли, соответствующим жалованьем и т. п. Так, впервые Чечня, за неимением «своих» владельцев - феодалов, заимела Девлет-Гирея Черкасского - отпрыска кабардинских князей.
:!:
Именно с 70-х гг. XVIII века, вопреки утверждению Н. Гриценко, начинается массовая раздача земли, в том числе и на Северном Кавказе. Это расхищение народного богатства продолжалось 150 лет. Так, в 1762 г. кабардинский князь Кургоко Канчокин (Андрей Иванов - после крещения) получил у урочища Моздок, еще до основания крепости, поместье, чин, пенсию и поселился здесь со своими подвластными крестьянами (79). В 1792 г. ротмистр Горич (из кабардинских феодалов) получил 9710, а генерал Горич - 12 223 десятин земли (80).
В 1825 г. ген. Ермолов одним росчерком пера отвел своему подчиненному офицеру А. Бековичу-Черкасскому (дальний родственник по боковой линии Эльмурзы Черкасского) 98 тысяч десятин земли (81). Располагались эти плодородные земли против Моздока, на правом берегу Терека, вплоть до современного Малгобека, недалеко от которого и поныне один из поселков сохранил название Бековичи. Своевольными действиями Ермолова была возмущена вся феодальная фронда Кабарды.
:!:

Кстати, это тот самый Бекович-Черкасский, который до основания уничтожил мирно спавший большой чеченский аул Дада-юрт, по приказу которого было вырезано 300 семейств - все население села. Ген. Ермолов представил А. Черкасского за такой «подвиг», к высокой награде. Даже император Александр I с лицемерной «чувствительностью» заметил: «Из коих, конечно, большая часть была женщины и дети» и отказал в награждении любимца Ермолова (82).
В 1824 г. князь Горич, кабардинец по происхождению, получил в потомственное пользование 760 десятин земли. В 1804 г. император Александр I пожаловал тагаурскому алдару (феодалу) Ахмету Дударову (в восточной Осетии) 5496 десятин земли и ежегодную пенсию (83). В 1837 г. дигорские баделята (феодалы в западной Осетии) также получили от царских властей в потомственное владение большие участки земли, в том числе Тугановы 19 700 десятин (84). В 1852 г. Султан Азамат-Гирей получил 10 297, а генерал-майор Туганов - 12 616 десятин земли (85).
На основании приказа Главнокомандующего Отдельным Кавказским корпусом в надел алдарам Тхостовым в сентябре 1853 г. было отведено 1150 десятин земли у современного гор. Беслан (Северная Осетия) (86). Больше того, в официальные законы империи были внесены статьи, в которых устанавливалось, что «алдары, баделяты и таубии принимаются в гражданскую службу, как лица, принадлежащие к привилегированному сословию, с причислением, по происхождению, наравне с личными дворянами...».
Такой перечень можно продолжить; мы же ограничимся только еще одним примером, относящимся к Закавказью. В 1821 г., по настойчивой просьбе ген. Ермолова Александр I отвел кн. Мадатову 102 462 десятин земли с 1245 семьями, одновременно превратив крестьян в крепостных нового владельца огромного имения (87). Речь идет о том самом Мадатове, который, отравив владетеля Нухи, завладел еще и его богатством.
Служивший при Ермолове, тогда еще молодой офицер Н.Н. Муравьев (впоследствии генерал, наместник Кавказа), с завистью отмечал в своем дневнике: «Алексей Петрович представил (Мадатова. - Ш. Д.) с такой выгодной стороны и составил ему такие богатства и награждения» (88).
Здесь приведена только незначительная часть документов по затронутому вопросу из огромного досье, если так можно выразиться.
Как видно из этих данных, вопреки Н. П. Гриценко, царская администрация не только не стояла «на пути развития феодальной собственности на землю», а наоборот, всемерно способствовала насаждению феодалов на Северном Кавказе и укреплению их власти, своей социальной опоры в крае. Тезис же Н. Гриценко, что «другие исследователи по земельной собственности на Северном Кавказе не заметили» того, что «заметил» он, как и ряд других скоропалительных необоснованных выводов, характерных для их автора и поражающих своей искусственностью, ничем не обоснован. Царское самодержавие, его верные слуги на Кавказе, неплохо разбирались в вопросах, кому и за что следует раздавать имения, чины и награды.
После окончания Кавказской войны царизм раздавал уже «крохи» по специально утвержденному положению о наделении офицерского и генеральского состава казачьих войск - от 50 до 1500 десятин земли на правах частной собственности. Позже это положение было распространено и на офицерский состав неказачьих войск (89).
И если правящая клика не прочь была расширить свои ряды за счет новоиспеченных князьков и беков, а заодно расхищать народное достояние - землю, прогрессивная русская общественность во второй половине XIX века не раз поднимала свой голос протеста против произвола, творимого на Кавказе, в том числе и в Терской области, на «законном» основании.
В «Отечественных записках» отмечалось, что местная администрация незаконно закрепляла земли за разными претендентами - «как родовую собственность его фамилии на основании рассказа о своем происхождении от дамасских императоров или подобных не существовавших персон» (90).
Охотников, действовавших по их образу и подобию было немало, дело получило широкую огласку. Авторы прошений, как Б. Мамилов, в большинстве случаев, разыгрывали перед представителями царской администрации на Кавказе надуманную роль каких то влиятельных лиц и посредников.
Некоторые из них действовали небезуспешно, и им удавалось получать чины, награды, участки земли на правах частной собственности, нередко и титулы с сословными привилегиями, о которых никогда и мечтать не могли их отцы и деды (91). Подобные факты имели место по всей Терской области, в Дагестане, Закавказье. Дело доходило до трагикомизма. Так, в одном из селений Имеретин (Западная Грузия) царской администрацией было испечено 120 князей, владевших 30 крестьянскими дворами (92). Не случайно в тех же «Отечественных записках» отмечалось, что, увеличив чрезвычайно число князей и дворян на Кавказе, власти вместе с тем дали возможность им невероятно увеличивать свою роль и значение в жизни горцев (93). При глубоком исследовании вопроса Н. Гриценко не мог не узнать о приведенных и подобных фактах.
Обратимся еще раз к источникам, отнимающим у нас много места, но помогающим убедительнее ставить точки над i. Из нередких сообщений в периодической печати той эпохи документ, появившийся на свет спустя 10 лет после мамиловской докладной, имея в виду подобные домогательства, гласил: «Случалось, впрочем, что некоторые лица право на владение землями доказывали чисто сказочными рассказами о необыкновенном происхождении своих предков и о бывшем их могуществе» (94).
Исследователь буржуазной эпохи Ф. Щербина еще в 80 гг. прошлого века установил, не без основания, что царские власти на Кавказе способствовали закреплению за горской верхушкой частных владений землей в тех обширных размерах, какие эти «владения в конце концов приняли» (95).
Домыслы Берда о принадлежности к «мехка-эли», на наш взгляд, опровергнуты достаточно убедительно, как и вывод Н. Гриценко о том, что его предки были «типичными феодалами».  Н. Гриценко, как и Б.Скитский, оказался более доверчивым к содержанию докладной записки Мамилова, чем даже царские чиновники. И не удивительно, что ничем не обоснованные «фактики» привели к неверным, ошибочным выводам.
Н. Гриценко, явно увлекшись пересказом легенды о происхождении Мамилова и его предков, придал этому «документу» роль исторического источника, не затруднив себя проверкой достоверности его содержания.