Издревле у ингушей была устоявшаяся система погребального обряда, с захоронением в фамильных склепах, расположенных недалеко от мест проживания
ПРАГА---Как на Кавказе собирают в дорогу на тот свет? Почему проклятия от мертвых страшнее, чем от живых? Почему на кладбище ночевать безопаснее, чем в мечети? Почему ингуши предпочитают усыпальницы погребению в земле? О похоронных обрядах ингушей в сравнении с другими кавказскими народами мы говорим с учредителем ингушского историко-географического центра "Дзурдзуки" Танзилой Дзауровой.
Катерина Прокофьева: Танзила, в культурных связях народов Кавказа очень много лексического сходства и взаимосвязей сюжетов, народных сказаний и общности в быту, но я обнаружила существенное расхождение в том, что касается свадебных обрядов и церемониально-похоронных. Скажите, сильно ли отличается традиция отношения к покойникам и похоронам у ингушей и других народов Кавказа, и если да, то каково основное отличие?
Танзила Дзаурова: Я вам скажу, что исследователь этого вопроса (Ольга) Седакова, которая в основном исследовала погребальные обряды славян, говорит, что погребальные обряды настолько архаичны, что являются как бы культурными универсалиями всего человечества, т.е. они когда-то, в глубокой древности, очень были схожи. Как мы знаем, культ предков очень сильно был развит в раннем железном веке, – был еще ранее, но очень сильное развитие, особенно у северокавказских народов, получил в период железного века, и получается, что просто постепенно у разных народов он немного трансформировался под влиянием различных других культур.
Допустим, в Дагестане это может быть влияние персидской культуры в определенный период, потом исламское влияние, конечно, они испытали гораздо раньше, чем, например, ингуши. У нас, в принципе, до второй половины XIX века была сильно устоявшаяся система погребального обряда, фамильные склепы, и только после принятия ислама у нас совершенно изменилось отношение и к погребальному обряду, и к покойнику, и вообще мировоззрение постепенно стало меняться именно под влиянием ислама.
Катерина Прокофьева: Оно резко изменилось? Насколько эти давние языческие традиции живы сейчас, когда 99,9% ингушей исповедуют ислам?
Танзила Дзаурова: Я не скажу, что резко изменилось. В принципе, это не был болезненный процесс, он как бы очень мягко прошел, но, тем не менее, еще очень долго были живы поверья и суеверия, которые были присущи еще в период – не скажу, язычества, т.к. не считаю его классическим язычеством, единобожие было, но были посредники. Что касается интеграции ислама в это общество, то она происходила, мне кажется, безболезненно, потому что очень многие наши кодексы, в частности, Эздел, т.н. кодекс поведения, кодекс чести – это образ жизни фактически – имеет очень много точек соприкосновения с философией ислама. Cтарики еще в начале ХХ века в конце XIX века, которые приняли ислам, когда считали, что настал час их смерти, убегали в свои фамильные склепы в горы, т.е. они хотели быть похороненными именно в склепах, как их предки, и для них было дикостью быть похороненными в земле.
Катерина Прокофьева: Скажем, что склепы на ингушском называются «солнечные могильники», но как же так, там же положено, чтобы было темно?
Танзила Дзаурова: Нет, там несколько окошек с каждой из сторон света, через которые протаскивались тела умерших, и они практически сушились на специально сооруженных полочках. Некоторые склепы имеют даже четыре этажа, и на каждом этаже лежали тела покойников. Этот склеп проветривается отовсюду, там хорошая вентиляция, много естественного света, они, в принципе, наглухо не закрывались. А эта традиция получила распространение, по народным приданиям, когда вспыхнули эпидемические болезни на территории Северного Кавказа, т.е. до этого хоронили в полуподземных склепах. Но самым страшным до сегодняшнего дня в философии народа считается быть непохороненным. Человек, который где-то пропал без вести или тело которого по каким-нибудь причинам не предано земле, – это считается самым страшным, что может случиться с человеком, даже сегодня в сознании людей это все считается страшнее смерти.
Тогда тоже, естественно, было такое осознание, и поэтому люди сами начали строить для себя же могилы, и когда эта болезнь их настигала, они туда заходили и дожидались там часа своей смерти. Таким образом они, во-первых, как бы изолировали общество от себя, больного, ему родные приносили в склеп еду, и так они дожидались часа смерти. Были моменты, когда все-таки человек мог переболеть этой болезнью. Есть случаи, о которых рассказывается в народных преданиях, когда целое селение заболело какой-нибудь болезнью – это может быть, допустим, брюшной тиф или чума, – все погибли, и только одна женщина сумела выжить. Она не могла всех похоронить, и весть об этом разлетелась по всем другим сообществам, что вот так, люди остались непохороненными, благодаря этому произошел расцвет этой культуры, когда начали строить надземные склепы в четыре этажа, в три этажа, в два, бывают они огромных размеров – до 12-13 метров в длину.
Катерина Прокофьева: Ну, это страшно не только в мусульманской традиции, но и в христианской тоже. А почему вы говорите, что их протаскивали через окна, почему их не вносили, так сказать, ногами вперед, через дверь?
Танзила Дзаурова: Дверей, во-первых, нет, – это такие окошки-лазы, на каждый этаж ведет свой лаз, и каждый лаз находится по разные стороны света.
Катерина Прокофьева: В вашей статье говорится, что даже если ингуш найдет захоронение на месте своего земельного участка, то это его не смутит, и он не покинет приобретенную землю, чтобы не смущать дух покойного, не испугается. А сейчас тоже предпочитают хоронить своих умерших по возможности рядом с жилищами или уже нет такого?
Танзила Дзаурова: Нет, сейчас есть свои родовые кладбища. Раньше в каждом селении жил один род – тейп, вяр, – т.е. он имеет общего предка в недалеком прошлом, они между собой не роднятся, они заступаются друг за друга, – это большая такая семья, и у них было свое кладбище, т.е. свой маленький городок мертвых рядом с селением, до принятия ислама. Потом они перешли в ислам и стали хоронить в земле, ставить стелы – чурты (в принципе, «чурты» – распространенное слово на Северном Кавказе) с надписью, как правило, иногда довольно примитивной, на арабском языке, иногда очень красивые резные.
Дело в том, что избавляться от склепов люди не стали – склепы все так же мирно существовали с этими чуртами, стелами и мусульманскими кладбищами. Но есть очень интересные переходные моменты, когда мы видим, что вроде бы похоронен человек в земле, но над ним все равно надстроен маленький склепик – он просто как бы прообраз склепа, там никого не похоронишь, но тем не менее человек еще долго не мог избавиться от этого, он считал, что все-таки должен быть окружен камнями, т.е. защищен, и крыша должна быть. А сейчас хоронят в селах, где может быть несколько разных фамилий и одно общее кладбище, но тем не менее люди все равно предпочитают быть похороненными именно там, где похоронен их род.
Очень часто, допустим, люди, которые переехали в другое село, могут оставить завещание, – а завещание у нас очень распространенная практика, и оно касается не столько материальной стороны сколько пожеланий именно по поводу похоронного обряда. И очень часто в завещании указывают о том, чтобы быть похороненным не в том месте, где сегодня проживает этот человек, а в том, где похоронено большинство его сородичей. Вот такая практика тоже распространена, и, как правило, они довольно далеко располагаются друг от друга, но есть места, где очень близко соседствуют улицы с кладбищами, и это совершенно никого не смущает – у нас кладбище считается очень чистым местом, где можно и даже нужно в случае, если человек остался где-то без ночлега, переночевать в безопасности.
Катерина Прокофьева: Что касается завещания, то я слышала, что у кабардинцев раздают одежду и вещи покойного – не только родственникам, а вообще всем знакомым, – на память о нем.
Танзила Дзаурова: Да, у нас тоже такое. Практика раздачи одежды существовала еще задолго до ислама у северокавказских народов. Там если человек умирает, у его изголовья сразу же ставится вода – считается, что душа человека сначала должна омыться в воде, и такая вот чистая она уходит, – раскрываются настежь ворота. Сегодня это так же практикуется у ингушей: раскрываются двери, ворота, чтобы смерть не задерживалась в этом месте, и также все, что принадлежало человеку, раздается. Если там крупное имущество, оно и по шариату, и по адату равномерно распределяется именно между членами семьи, а одежда и все предметы, которыми он пользовался, – это может быть коврик для намаза, четки или Коран, который он читал, – распределяются по дальним родственникам, по соседям, по тем людям, которых уважал покойник.
Катерина Прокофьева: Знаете, что интересно насчет традиций, которые сохранились, я читала о том, что у адыгов был обычай, согласно которому друзьям было необходимо расцарапать себе лицо в память о том, кто умер, и держать траур до тех пор, пока раны не заживут. Один из кавказоведов пишет, что этот обычай исчез только в 60-х годах прошлого века.
Танзила Дзаурова: Кстати, у осетин тоже существовал обычай, когда не друзья, но, по крайней мере, женщины, родственницы, согласно трудам некоторых этнографов, должны были тоже расцарапать себе лицо, дергали волосы, и особенно близкие женщины. Но у ингушей в этом плане, например, у нашего первого этнографа Чаха Ахриева описывается момент, когда женщины, как правило, чужие, должны были оплакивать, а родные женщины, близкие – это может быть мать, жена, (дочери еще разрешалось плакать), но все остальные женщины, друзья, родственники этого человека должны были быть очень сдержанными, ни в коем случае не должны были показать свою слабость. Знаете, это практикуется по сегодняшний день. Я была свидетелем: бабушка просто не позволяла себе проронить даже слезинки, т.е. она плакала только там, где ее никто не мог видеть, и я как-то случайно наткнулась, и ей так стыдно стало передо мной, что она плачет. В общем, до сегодняшнего дня, даже если мать потеряла своих детей, общество как бы осуждает, если она позволяет себе слабость, позволяет себе рыдать, кричать, плакать. Конечно, не всегда получается у женщин так держать себя в руках, но если ей все-таки удается держать себя в руках при посторонних, она считается достойной женщиной.
Катерина Прокофьева: Интересно, что когда было принято оплакивать публично и рвать на себе волосы у женщин, то у мужчин, наоборот, в знак траура было принято (и до сих пор, наверное) не бриться и отращивать волосы.
Танзила Дзаурова: Что касается практики поведения при похоронах, каждый человек, который приходит высказать слова соболезнования, приходит в первые три дня, потом на седьмой день, и на 39-й или 40-й, когда тоже устраиваются поминки. У них выработалась точная система поведения: как зайти, как встать, как держать руки, в чем быть, где сесть – у каждого человека есть своя роль, каждый знает, какая роль ему отведена и какое поведение от него ожидается, и все знают, какое поведение от него ожидается, и отклонения от этого поведения вызывает осуждение. Это все распределено до тончайших деталей. Например, недавно был такой момент, когда мой знакомый встал в какую-то позу, и ему сделали замечание, что таким образом на похоронах руки держать нельзя, хотя народу было очень много, но тем не менее заметили и сделали замечание. Вот такие мелочи до сих пор у нас как-то присутствуют.
Катерина Прокофьева: Танзила, институт профессиональных плакальщиц, вообще, на Кавказе сохранился?
Танзила Дзаурова: Знаете, я видела это и сейчас, в современности, у осетин. Я была свидетелем, как плакали не только женщины, но в основном мужчины, т.е. там были не столько слезы, сколько причитания, восхваления человека, там перечисляли все достоинства, которыми он обладал. У нас же не обряд оплакивания. Перед тем как человека унести на кладбище, тело кладут во дворе, все становятся вокруг, и каждый, кто пожелает, берет слово и говорит об этом человеке самое лучшее – каждый, кто отметил для себя что-то хорошее в этом человеке, высказывается.
Катерина Прокофьева: А что касается детей… Вот у одних народов Кавказа детей очень жалуют на похоронах, угощают их, говорят, что дети святые, если их покормишь, то и у покойного грехи смываются. А у других удаляют их как можно дальше от места скорби, траура, даже чтобы они не слышали плача.
Танзила Дзаурова: Что касается детей, то в любом общественном процессе, в любой ситуации дети должны у ингушей принимать участие – их обучают с самого начала. Дети могут, например, и на свадьбах, и на похоронах обслуживать за столами. Т.е. у нас существует несколько типов похоронных обрядов – есть те люди, которые считают своей обязанностью накормить всех, кто пришел на похороны, а есть те, кто считает, что в этом дворе, куда пришла смерть, нельзя питаться хотя бы первые три дня вообще, даже домашние там не должны питаться – они, допустим, могут поесть у соседей, но ни в коем случае не на этой территории. Там, где принято есть, принято угощать всех, кто приходит на похороны, их обслуживают даже мальчишки 8-9 лет, и старшие могут обслуживать старших, т.е. они учатся этому. Они учатся с самого начала, как себя вести, что говорить, куда нужно вставать. Они обслуживают стариков, когда помогают им, допустим, сделать омовение перед намазом, т.е. они своим вниманием окутывают всех стариков, которые там присутствуют: тем, кому тяжело передвигаться, они помогают встать с места, подают им в случае чего кружку воды или еще что-нибудь. В общем, дети всегда в процессе – что на свадьбах, что на похоронах.
Катерина Прокофьева: Сегодня поминки по обилию еды, по роскоши застолья превосходят свадьбы или наоборот? Свадьбы на Кавказе очень расточительные, а что насчет похорон?
Танзила Дзаурова: Знаете, был такой момент, когда все-таки столы стали ставить так же, как на свадьбах, но это вызывало сильное осуждение в обществе, против этого начали бороться, вплоть до того, что есть такие как бы неформальные единицы, которые называются «туркх» – это человек, который смотрит, присутствует на похоронах, практически руководит всеми этими процессами, и не только на похоронах, но и на свадьбах, на любых мероприятиях, и они следят теперь за тем, чтобы не было такого обилия. Они конкретно ограничивают список продуктов, которые должны присутствовать на столах, и нарушение карается штрафом, – это могут быть штрафы, допустим, в пользу местной мечети, каких-нибудь бедных семей, но тем не менее штраф обязателен. Они действительно считают это расточительством и, во-вторых, считают, что недопустимы такие застолья на похоронах. Единственное, допускают на поминках, на 39-ю ночь, не скажу, что пышные, но, по крайней мере, довольно богатые столы.
Катерина Прокофьева: А какой это список продуктов и из чего в общем-то исходят, составляя его, и есть ли какие-нибудь традиционные блюда на поминках?
Танзила Дзаурова: Прежде всего, эти три дня, иногда некоторые делают семь дней, а некоторые – все сорок дней в качестве садаки, т.е. милостыни готовят и раздают традиционные тонкие лепешки с маслом – они могут быть и с творогом, и с картошкой, а также дают халву, которую тоже готовят три дня, а некоторые – все сорок дней.
Катерина Прокофьева: Такие лепешки называются лукумы, – или это у черкесов и адыгейцев?
Танзила Дзаурова: Они такие же, только на нашем языке они называются чапильги. Они такие же тонкие, и это вообще одно из излюбленных блюд ингушей. Их раздают все сорок дней, некоторые люди считают, что чем больше раздадут в честь покойника милостыни, тем больше у него пищи будет на том свете. Но это не сейчас так считается, а просто уже по традиции так дается. В принципе, как я сказала, в этом такая глубокая мудрость народа, когда все-таки неимущим сами люди как бы в честь покойника дают, тем не менее, они знают, что многие нуждаются в том или ином, и тем самым они ограждают людей от попрошайничества. Люди сами получают как милостыню, но дается она как бы под предлогом, т.е. не потому, что вы, дескать, такие бедные, а дается только потому, что нам это нужно так вот раздавать.
Катерина Прокофьева: Танзила, я хочу вам задать деликатный вопрос: хоронят ли самоубийц как-то с особенностями? Какое к этому отношение?
Танзила Дзаурова: К самоубийцам издавна отношение очень плохое. Это единственные умершие люди, которых боятся не только живые, но и мертвые. Считается, что мертвые испытывают страшные мучения и неудобства, если такой человек хоронится на том же кладбище, где похоронены остальные. Его, как правило, должны похоронить за чертой кладбища, иначе все, кто похоронен, по поверьям, будут страдать от его присутствия рядом. Т.е. это человек, которого боятся и живые, и мертвые, и его страшного греха боятся все.