экспедиция Ингушско-Научно-Исследовательского института краеведения

летом 1927 года

…В таких кашах труп предоставлялся действию времени, и доступ к трупу был всегда возможен через отверстие окна. Вследствие сухости воздуха трупы не разлагались быстро, но высыхали и обращались как бы в мумии. У многих покойников можно легко различать черты лица и ногти на пальцах рук и ног.* (*В. Миллер. Цит. соч. стр.24-26).

Я нарочно привел эту длинную цитату из обстоятельного труда акад. Миллера, так как она дает вполне конкретное представление о надземных могильных памятниках в том виде, в каком они были подвергнуты обследованию сорок слишком лет тому назад. В настоящее время картина в общем мало изменилась, если не считать возможности отдельных ограблений склепов. Теперь при осмотре внутреннего содержания кашей далеко не видно такого количества предметов, какое упоминает В.Ф. Миллер. Среди довольно хаотично наваленной груды костяков виднеются иногда недурно сохранившиеся разноцветная одежда, обувь; оружия видно совсем мало. Правда, о могильном инвентаре трудно судить, так как настоящего исследования кашей с переборкой всех костяков и учетом имеющихся предметов в Ингушетии не производилось. Население довольно болезненно относится к своим усыпальницам, и подлинное археологическое обследование здесь еще совсем не развернуто в таких размерах, как это делается, например, в соседней Осетии. А, между тем, могильный вещественный инвентарь мог бы осветить немало историко-бытовых и этнографических моментов.

Склепы в большинстве случаев бывают семейно-родовые. Каждый род, на ряду с башней, должен был иметь свой склеп (или свои склепы). Но встречаются и склепы межселенные. Так, могильник в ауле Фалхане, насчитывающий до 9 склепов, имеет большой склеп, где хоронились покойники из трех соседних аулов. Самый способ погребения в склепах давно уже прекратился, и даже старожилы не помнят, когда хоронили таким образом. Последнее погребение относится, повидимому, к середине XIXв. Склепы бывают расположены или в одиночку, или целым могильником. Особое внимание обращает кладбище у подножья аула Харпе. После трудного перехода по весьма узкой, то и дело обрывающейся тропинке (надо диву даваться, как по этой дороге несли покойника) приходишь к широко раскинувшемуся кладбищу, хранящему ряд различных погребений от древних каменных ящиков и кончая современными могилами с мусульманскими погребениями (напр., совсем недавней датой 1315 г. Хиджры). Это кладбище заслуживает, конечно, тщательного обследования. В упомянутом уже могильнике аула Фалхана обращают внимание детские погребения в коробах.

Наконец, наряду с надземными склепами, огромный интерес представляют старинные погребения в каменных ящиках, столь типичные вообще для Кавказа. Экспедиции удалось произвести археологическую разведку на старом кладбище аула Фуртоуг. К этому заброшенному могильнику обитатели аула относятся вполне равнодушно, и предпринятые раскопки не встретили никакого противодействия. Правда, дождь, разразившийся во время работы, не прочь были приписать, согласно повериям, тому обстоятельству, что потревожили старые кости.

Во время разведки удалось вскрыть пять каменных ящиков, в которых были обнаружены четыре женских и одно мужское погребение. В одном случае покойник (вернее, покойница) был в скорченном положении, на правом боку, головой на запад; в остальных случаях покойники были в вытянутом положении, головой на запад. При покойниках найден был инвентарь в виде бронзовых и железных вещей (браслеты, кольца, ножи, подвески, различные бусы и т.д.). Культура, в общем, довольно бедная, особенно по сравнению с соседними памятниками Чми. Культура эта имеет некоторые свои специфические черты: так, любопытен, напр., самый способ погребения в ящиках путем покрытия несколькими рядами плит и т.д. Трудно, однако, делать какие-нибудь определенные заключения относительно этой культуры и ее носителей, так как могильник затронут лишь частично: он, безусловно, заслуживает всяческого внимания, и здесь необходимо развернуть широкие археологические раскопки. Хронологически можно датировать вскрытые погребения эпохой раннего средневековья. Близ того же аула Фуртоуга нами была осмотрена также пещера, оказавшаяся разграбленной; остались лишь бусы и фрагменты деревянного сосуда. Характерно, что с погребениями в этой пещере, да отчасти и с погребениями в склепах, связываются легенды о какой-то заразной болезни, повальной эпидемии, сразившей многих жителей, которых и хоронили особо. Весьма примечательно, что подобного же рода рассказы встречаются и у других кавказских горцев, напр., у хевсуров.

Чтобы покончить с историко-археологическими памятниками, скажем о памятных столбах, нередко встречающихся в Ингушетии. Здесь особого внимания заслуживает антропоморфный памятный столб (нечто в роде каменной бабы) около аула Фуртоуг. На это любопытное каменное изваяние обратил в свое время внимание акад. Миллер и поместил в своей работе его зарисовку.*(*В.Миллер. Цит. соч., стр.32. Акад. Миллер ошибочно называет аул Джерах; аул называется Фуртоуг.)

Столб сохранился и в настоящее время, но сильно выветрился; черты лица по сравнению с рисунком у Миллера значительно стерлись.

Существенны результаты этнографических изысканий экспедиции. Теперь, когда старина, еще бытущая в современности, начинает быстро исчезать, особенно важно фиксировать ее отличительные особенности, еще видимые и осязаемые. Целый ряд предметов старого быта (домашнего обихода, орудий производства, украшений и т.д.) был осмотрен экспедицией и частично приобретен для Владикавказского музея. Любопытно и современное художественное ремесло, не особенно, однако, сейчас процветающее. Примечательны ковры, сделанные руками ингушек и украшающие парадные комнаты. Эти ковры, уступающие закавказским (напр., известным нухинским коврам), все же имеют свои интересные черты. Встречаются также вышивания золотом по бархату, но здесь больше – старинных образцов.

Экспедиции удалось записать значительное количество сказаний и преданий, представляющих, помимо литературно-художественного, немалый культурно-исторический интерес.

Мне уже приходилось говорить, например, о цикле легенд, связанных с воспоминаниями о борьбе горных аулов с знатной фамилией Дударовых. Чрезвычайно любопытны были собранные сведения о жертвоприношениях, о больших народных празднествах, их ритуале, молитвах и т.д. Надо сказать, что самый обряд жертвоприношения еще не исчез в ингушском быту. И не далее, как 25 июля 1927г. на мольбище у подножья Столовой Горы было заклано по всем правилам искусства жертвенное животное (бычок), части которого розданы были [с.321] участникам празднества и развешаны были в их жилищах. Весьма показательно, что этот чисто языческий обряд совершен в присутствии муллы под монотонные мусульманские молитвословия. В Ингушетии, как и в других частях Кавказа, в религиозной сфере существует какая-то пестрая амальгама языческих, христианских и мусульманских представлений.

Надо, однако, отметить, что местная молодежь совершенно равнодушно относилась ко всей обрядовой стороне и деятельно участвовала лишь в пиршестве, сопровождавшем жертвоприношение. Это моление было организовано перед началом полевых работ. В ауле Фалхане нам удалось встретить одного старожила, который был пастушонком-подростком, когда брали в плен Шамиля. Этот старый горец с большим воодушевлением и чисто юношеским блеском в глазах рассказывал нам, как торжественно справлялись празднества на Столовой Горе, где, как уже указывалось, сохранились целых три святилища. Он привел длинный текст молитвы, в которой говорилось о ниспослании “жирного и маслянистого” дождя, об охранении от злого человека и т.д. Из дальнейших расспросов выяснилось, что наш собеседник был в свое время помощником жреца. Им был дан ряд сведений о ритуале жертвоприношения и соответствующих молитвословиях. Экспедицией были записаны также образцы чисто художественной литературы, сказок песен и др.

Существенное значение имело собирание лингвистических данных. В Ингушетии в настоящее время подготовляется издание словаря ингушского языка, и само собой понятно, что привлечение всякого рода языкового материала имеет огромное значение. Член экспедиции В.К. Мальсагов собрал обильную жатву, записав большое количество слов и различных вариантов путем систематического опроса обитателей посещенных аулов. Население, включая и стариков, являющихся носителями традиций, охотно делилось нужными сведениями и вообще очень приветливо и радушно относилось ко всем участникам экспедиции. Надо пожалеть, что у экспедиции не было фонографа, столь нужного и для лингвистических, и фольклорных записей.

Очень важная задача выпала и на долю экономического отряда экспедиции, занявшегося изучением хозяйственного положения современных горных аулов. Надо ли говорить о первостепенном, не только научно-теоретическом, но и чисто практическом значении такого рода обследования. Изучение деревни теперь у нас в большой моде, но сделано в этом направлении все еще не очень много. И если великорусская деревня насчитывает несколько монографий, то селения Советского Востока, в том числе и Кавказа почти никак еще не предсталены в соответствующей литературе. Здесь непочатый угол для работ. И совершенно правильно поступил Ингушский Институт, включив в задачи своей первой комбинированной экспедиции экономическое обследование горного аула. Обследование это велось в стационарном порядке, причем внимание централизовалось на ауле Фуртоуг и близлежащих селениях. Экспедицией собран показательный материал, характеризующий экономическую ситуацию аула, средние крестьянские бюджеты и т.д.* (*Соответствующие материалы разработаны в статье Г.К. Мартиросьяна в I т. “Известий” Института.). Население, в начале не всегда доверчиво относившееся к вопросам, касающимся его хозяйства (а не пахнет ли тут налогами и т.п!), затем охотно делилось нужными данными. Надо сказать, что сейчас горные аулы представляют картину почти полного запустения. С отливом большинства населения на плоскость ингушские горные гнезда сильно потерпели. При посещении аулов Джераховского района сразу бросается в глаза их безлюдье. Некоторые аулы прямо кажутся мертвыми, нежилыми; это впечатление усиливает вид полуразрушенных башен и пришедших в ветхость жилищ. Но бросающиеся с злобным лаем отощавшие собаки, да показывающиеся вслед за ними в весьма скудном количестве обитатели селения свидетельствуют, что жизнь здесь еще не совсем замерла. Насколько опустели аулы, красноречиво говорят цифровые данные. Там, где насчитывалось до 60 дворов, число их снизилось до 12, вместо прежних 30 дворов в другом ауле – теперь насчитывается едва 7 и т.п. Правда, за самое последнее время замечается как будто некоторая тяга назад в горы. Так, на летнее время некоторые обитатели возвращаются под сень своих старых родовых башен; их влекут сюда горные пастбища. Пока еще это явление не очень частое, но вполне возможно, что в будущем эта тяга в горы усилится.

Я не буду останавливаться на характеристике современной Ингушетии и ее строительстве, так как думаю посвятить этому особую статью. В заключение же я хочу еще раз отметить положительное значение организованной Ингушским Научно-Исследовательским Институтом Краеведения экспедиции, удачно наметившей план исследовательских работ и успешно его осуществившей.

(Новый Восток. 1928 г.)