Духовные лидеры мусульман многих регионов России в субботу выступили с заявлениями, в которых решительно осудили высказывания муфтия Северной Осетии Али-хаджи Евтеева. В связи с широким общественным резонансом, который вызвало недавнее интервью муфтия, редакция решила опубликовать его полную версию.
- На прошлой неделе вышло интервью Руслана Бзарова (http://www.regnum.ru/news/1265639.html). Поднятые в нем темы вызвали широкое обсуждение на форумах, вКонтакте и т.д. Поскольку интерес к теме ислама в Осетии очень велик, мы решили узнать, так сказать, официальную точку зрения. Руслан Сулейманович и другие светские исследователи считают, что численность приверженцев ислама в Северной Осетии не превышает 15%. Согласны ли Вы с этой цифрой? Сколько мусульман в Осетии?
- Я вам скажу, откуда родилась эта статья. Мы вот здесь пять часов с ним беседовали, в заключение попросив написать что-нибудь об исламе, и вот, спровоцировали эту статью. Конечно, в некоторых моментах, в том, что касается цифр, я не согласен. Но не в цифрах дело. Представим, что было бы сто процентов осетин-мусульман. Для меня как для религиозного деятеля дело не в цифрах. Но ради справедливости мы позволяем себе одергивать людей, которые говорят, что в Осетии 80% православных. Мы их осекаем, не имея каких-то стратегических целей. У нас складывается впечатление, что это делается намеренно. Мы не знаем, почему, зачем, и выбрали такую позицию: мы будем просто говорить правду, одергивать людей, а там на их совести.
Что касается Осетии и ее мусульманского населения, то мне очень бы хотелось заглянуть в ту темную часть нашей истории, но, к сожалению, историки не дают нам такой возможности – не знаю, из-за некомпетентности или каких-то других соображений. Это 150, 200, 300 лет назад – и все, исторический провал. Нет исторической информации, все какие-то домыслы. Как нашли как-то череп доисторического человека и череп обезьяны, и из этого – все картинки, что мы видим в учебниках истории. То же самое и у нас творится: где-то откопали крест, и все – вплоть до облика священника все уже известно. Я и Руслана спрашивал: почему, если мы берем 13-й, 14-й век или еще дальше – вам известно все, вплоть до того, у кого какой конь был. А тут двести-триста лет, и вы говорите – информации нет, тогда писали, потом прервалась письменность… По некоторым фактам мы дали себе право усомниться в официальной истории Осетии относительно присутствия в ней ислама.
Это массовые факты захоронения по канонам ислама на территории Осетии, начиная еще с Аланского царства. Первые – 12-13-й века. Осетины традиционно проживают в пяти ущельях, и среди историков обычно говорится: это ущелье – христианское. Мы находим в этих ущельях древние башни, могилы с надписями на арабском языке – я знаю арабский, вижу, что там написано. Генрий Кусов, не помню, как называется его книга (что-то вроде: Осетия – скорее всего, имеется в виду «Неизвестная Осетия»), там фотография: башня в Алагирском ущелье, которое исконно считается христианским, мол, исламом там никогда не пахло. На этой башне высечено свидетельство на арабском языке, что нет божества, кроме Аллаха. Подпись под фотографией следующая: «неизвестная надпись на древнем языке». Один из наших ребят, знающий арабский, пришел к нему, говорит: я знаю, что здесь написано. Тот ответил (очень интересный для историка ответ): молодой человек, сделать эту поправку – открыть совершенно новый взгляд на историю Осетии, мы этого делать не будем. Как историк он мне не понятен. Историк должен констатировать факты, увязывать их будут потом. Напрашивается вывод, что есть какая-то программа, которую реализуют.
Мы создали архивную группу. Читая архивные материалы, у нас сложилось мнение, с которым никто не согласится, особенно историки: что абсолютное большинство осетин были мусульманами. Мы сомневаемся вообще в наличии христиан-осетин в определенные периоды. Нам это, как религиозным людям, ничего не дает, мы просто констатируем факт. Само понятие вероустава, религии пришло в русский язык из греческого, из Византии. В осетинском языке этому одно название: «дин» - из арабского. Более того, осетинский язык настолько пропитан арабскими словами, что если их удалть, мы не сможем общаться. Исламская, арабская тематика настолько присуща фольклору… В общем, если сейчас священник захочет поговорить с осетином на осетинском языке о Судном дне и так далее, его речь на 50% будет состоять из арабских слов. Руслан отрицает этот факт, но, говорят, когда после открытия границы он попал в Турцию, то переселенцы-осетины пришли посмотреть на христианина-осетина, потому что они никогда об этом не слышали.
Другая, параллельная тема – языческий культ, который у нас культивируется. Опять-таки, познакомившись с осетинской диаспорой в Турции – это пятое поколение потомков дигорцев, иронцев, переселившихся туда во время Кавказской войны – они не знают основополагающих слов языческой культуры, которая сейчас пропагандируется. Например, у них в языке нет слова «Уастырджи». У них отсутствует понятие совмещения мольбы с распиванием спиртного. В их семьях не присутствует культ принятия спиртного. Если говорить, что их турки переделали – нет, они помнят своих дедов. Я говорил с людьми, которым сейчас 60-70 лет – у них не было этого, причем это разные фамилии. Мне кажется все этой какой-то большой аферой. Не знаю, зачем это делается. Просто неправду говорят, что в Осетии не было ислама или он был незначителен.
Вот еще Руслан говорит, то, когда осетины переселялись на равнину, княжеским родам, которые по преимуществу были мусульманами, давали землю, а простым людям они разрешали селиться там только на условиях принятия ислама. Сейчас мы копаемся в архивах, картина по всем удельям одна: три рубля, корова, отрез на рубаху давали, если человек покрестится. Расселяли их раздельно – например, взять селения Дигора и Чикола – они были Ново-Христиановским (равнина, хорошие земли) и Ново-Магометановским (болото). Те, которые взяли по три рубля – мы сейчас в архивах нашли – они, оказывается, мечети построили. И эти мечети с шумом и скандалом снесли. Они крестились, будучи неверующими, думали, что это так пройдет, деньги возьмем… Больше строить мечети им не давали, когда умирали, запрещали хоронить по исламским обычаям. Все это вызыает у меня большое сомнение в том, что говорят наши историки.
Касаясь традиционного мировосприятия, когда Руслан Бзаров объяснял нам это все, то ссылался на то, что получил это от предков. В Осетии очень модно ссылаться на предков, но предки – это осязаемые люди. Его отчество – Сулейманович, он – уроженец селения, которое до сих пор считается мусульманским, недавно мы восстановили там мечеть. Мой заместитель Хаджимурат (Гацалов) спросил его: ты получил это от своих предков? – Да. – От тех, кто мечеть построил?... Тогда он осекся. Мы говорили о единобожии и так далее. Это миропонимание тех, кто построил эту мечеть, а они были мусульманами.
С одной стороны, мне понравилась его статья, особенно в части, которая касается власти, что она призвана обслуживать людей, их интересы, а не решать, быть чему-то или не быть. С цифрами я устал уже бороться. Сейчас мы добились – 20%. Когда я пришел два года назад, было 2%. Все говорили: христиан – 80%, мусульман – 2%. Через полгода моей деятельности на посту муфтия в СОИГСИ стали озвучивать 7%. Потом - 12%, сейчас – 20%. Нам это все забавно.
- А на самом деле?
- Что мы считаем? Если берем общее население в административных границах Северной Осетии – тогда 30%. Сели, посчитали – у нас же села разделены, это – христианское, то – мусульманское. Заезжаешь с Кабардино-Балкарии, идет Эльхотово (мусульманское), затем Змейская – это беженцы с Южной Осетии 50-х годов. Дальше – Карджин – мусульманское, Заманкул – мусульманское, Беслан – мусульманское, Дарг-Кох – непонятно, в Бруте было две мечети, Хумалаг – те же самые Дударовы основатели. Получается, из девяти городов и сел семь – мусульманские. Мы посчитали просто по количеству населения, у нас получилось примерно 30%, и мы об этом говорим. Если с нами кто-то спорит, нам от этого ни холодно, ни жарко. От Владикавказа, где живет половна населения республики, взяли треть, это сто, отняли 50 – осталось 50 тысяч. И сложили села, которые мусульманские, вот у нас получилось 30%. Это Пригородный район – ингушские села, это кумыкские села в Моздокском районе, это часть Иронского и Дигорского районов. Некоторые стали возражать – убери ингушей и кумыков. Хорошо – тогда уберите русских, армян и грузин, и у нас получится 80% мусульман-осетин. Это что касается цифр. Путаница, каша полная. Наши – это 30%, которые оставляют желать много хорошего в своем поведении. Я говорю о мусульманах, о моей пастве. В этих 30% - из них если пара тысяч наберется практикующих, будет хорошо. А 30% - это около двухсот тысяч. Вот соотношение. Как одна из причин, это связано с массовым переселением. Вторая причина – коммунизм. Сейчас мы будем просто стараться восстановить, насколько это возможно, духовный и моральный облик людей в соответствии с канонами ислама. Это наша основная задача.
- Благодаря Вашей работе, численность мусульман растет…
- Цифры растут! Наверное, мы отличаемся от других республик: если взять Соборную мечеть Владикавказа, 98%, если не 99% прихожан – молодежь до 30 лет.
- Зайдешь в Духовное управление мусульман где-нибудь в Центральной России – по большей части увидишь людей среднего возраста и пожилых. У Вас в приемной – сплошная молодежь.
- Вот парень, чемпион по боксу, в тренировочном костюме, мы ему сколько говорим: одевайся нормально! Козаев Аслан, с Южной Осетии, принял ислам несколько лет назад.
- Приехал сюда учиться, наверное?
- Южанцев у нас три потока: один – 1944 год, когда заселяли дома выселенных ингушей, второй – это пятьдесят-какой-то, и третий – это уже девяностые годы. Его родители – со второго. Он родился в Змейской.
- Кстати, светские и духовные власти Южной Осетии едины в том, что мусульман в республике не было и не будет, строить мечети им не позволят, и позиция в этом плане очень жесткая.
- Если они говорят, что там нет мусульман – не проблема, мы не собираемся доказывать, что они есть. Они обеспокоены, говорят, что исламу здесь не быть – я их понимаю. Руками мусульман сделано много нехорошего в России. Они мои братья, я их не списываю со счетов, но, к сожалению, когда-то, может быть, я и сам был недалек от всего этого.
- От ваххабизма?
- Да, я был очень радикальным. Я не люблю это слово – ваххабизм, я от него устал. Я учился в Саудовской Аравии и, естественно, я был ваххабитом для многих. Давайте по Южной Осетии пока… Они не хотят, чтобы мечеть там была. С одной стороны, я их понимаю, с другой стороны, хочу сказать, что никто никуда не денется. Если там появятся мусульмане, там будет мечеть, однозначно. Законы, по которым они собираются жить, думаю, будут близки к российской Конституции, которая это позволяет. Это дело одного-двух грамотных юристов, и мусульмане отстоят свои права. Более того, если они там появятся, это будут южные осетины. Это будут ближайшие родственники того же Эдуарда Джабеевича – народ очень маленький, и будет там тогда и мечеть, и все. А то, что они говорят – нет мусульман, то во время конфликта они говорили другое. Очень некрасиво повела себя (уполномоченная по делам религии РЮО) Соня Хубаева. Я был там в дни конфликта – собрал ребят, мы поехали. Конечно, все молча подумали, что мы приехали туда воевать, без проблем нас пропустили, сопроводили, на третий день, когда там еще бои шли. Мы поехали посмотреть, поддержать. Дошло до того, что нам хотели раздать оружие, но потом не нашли.
В те дни мы общались и с Чочиевым, и с Эдуардом я виделся – они были благодарны, особенно за поведение чеченских ребят. Отец Георгий сразу вспомнил, что половина его родственников явлется мусульманами, которые переселились в Турцию – Пухаевы. Заявил на первом канале, что пути Господни неисповедимы: когда наши православные братья нас убивали, нас спасали мусульмане. Когда мы говорили с Соней – это был уже второй мой визит в Южную Осетию, я сопровождал делегацию Совета муфтиев – у меня возникла идея: давайте отправим в хадж ребят из Южной Осетии, благотворительная такая акция. Она сказала: с удовольствием. Я сделал поправку, сказал: ребят у вас, конечно же, нету – осетин, но, наверное, есть татары, давайте кого-нибудь найдем. Она говорит: нет, у нас свои есть, и достаточно! Видимо, увидела какой-то интерес в этом: арабы, это же связано всегда с деньгами.
Я попросил у Равиля Гайнутдина десять мест. Мы там никого не нашли. Были ребята из Цхинвала, учащиеся в России. Здесь у нас много ребят из Южной Осетии, которые приняли ислам, и мы их послали. Теперь, я читаю, она говорит, что это была чуть ли не попытка вербовки какой-то, но она очень технично нам отказала. Это очень некрасиво, и я официально заявляю: это – ложь. Отец Георгий тоже совсем в другую сторону сейчас. Так оно всегда бывает. Я считаю это поведение некрасивым с его стороны и непорядочным. Мы очень долго перезванивались после этого, он звонил, спрашивал, как семья и т.п. Если вы слышали, в Турции были митинги протеста против войны – это мы все организовали, потому что осетины-мусульмане – очень активные, они нам позвонили, мы поделились информацией, прислали им фотографий достоверных, они организовали там пикеты – Аланский клуб. «Моторил» это все председатель Фонда «Эльбрус» Мустафа Царикаев, который мой хороший, близкий друг и постоянно с нами на связи. Мы и с Англией связывались, потому что и оттуда звонили мусульмане, из Европы, из разных стран. И вот такой вот ответ на привет… ладно, ничего страшного…
- Сколько мечетей на 200 тысяч осетинских мусульман? Планируете ли открывать новые?
- Всего 21 действующая мечеть, и столько же зарегистрированных местных общин. Тоже действуют, но нуждаются в реставрации, мечеть Беслана, Эльхотово, Заманкула и Ногкау. В ужасном состоянии Ногкау… У нас есть села, которые умирают. Люди погрязли в пьянстве. Хотя это село дало миру хороших сынов – Ахмеда Цаликова, может, слышали? Это села, где мы будем восстанавливать мечети. Кстати, в Беслане, если вы заметили, на мечети – новая крыша. Это делается на личные средства главы республики.
- После бесланских событий я проезжала мимо мечети с представителем городской администрации, который с неприязнью сказал: в таком состоянии она и будет стоять, никаких мусульман нам тут не надо.
- Такие настроения были, но никто не имеет на это морального права, потому что абсолютное большинство бесланчан – я сам бесланский – мусульмане. Когда-то Беслан был селом, к которому пристроили железнодорожную станцию. Появился район, в котором проживали в основном русскоязычные. Вокруг станции стали строить заводы, куда с разных районов республики начали приезжать рабочие. Но коренные бесланчане – 90% за то, чтобы мечеть была восстановлена. Мне постоянно звонят, просят номер счета, куда перечислить деньги. Церковь строили на голом энтузиазме главы республики и священников. Конечно, в газетах писали, что люди сдают деньги, но я беслановский, я знаю, что там никто не участвовал, денег не собирал. Не потому, что я против православия – люди сами так, они далекие от православия, вернулись к своим традициям. Кстати, основное слово, которое используется в таких обрядах – это дзуар. Оно грузинское, означает «крест» и ничего общего с язычеством не имеет. Какое-то время грузины были наместниками России на Кавказе, вели делопроизводство, были переводчиками, и вот с тех пор. Осетия – как перекресток, естественно, ее это коснулось…
- Духовное управление контролирует все общины, находящиеся на территории республики?
- Да. Автономные общины были, но, похвастаюсь, доверие ко мне привело к тому, что теперь все они входят в одну централизованную систему.
- А шииты?
- Я слышал, что появился какой-то фонд, который хочет заняться преподаванием, с Ирана. Оттуда дует ветерок. Нужно отдать иранцам должное, в плане вот этого драйва… они купили весь Запад своей точностью, исполнительностью – и своей простотой. Они приходят, со своими железными колечками… со своими амбициями и своей простотой. Но если брать религиозную сторону, надо понимать, что Иран – государство религиозное. Может, и в Турции найдутся люди моторные, но в Турции они не найдут никого так высоко, чтобы им помогли. Что касается шиитской общины, то, если брать тех нескольких человек, которые заявляют об этом, в общем, в религиозном смысле – нету ее. Если считать азербайджанцев шиитами – тогда она есть. Зарегистрированной религиозной организации нет, есть национальное общество «Азери». Есть у нас мечеть, в которой сейчас планетарий. Ее построили персы, но религиозная, молящаяся часть молится вместе с нами. Когда возрождение начиналось, их старейшина, Мехди-ага, азербайджанец – он уже умер – мы все вместе молились. Когда я принял ислам, я его застал. У нас в мечети висит картина, которую, он просил, если когда-нибудь вернут планетарий, повесить там. Он ее из хаджа привез.
- Что на ней изображено?
- Кааба, чеканенная, на бархате, красивая такая. Недавно такой шум поднялся из-за этого планетария. Он не работает двадцать лет – поднялся шум, что детей лишают планетария! Мы стали мониторить ситуацию и выяснили, что первые заинтересованные лица в том, чтобы там не было мечети – это те, кто сдавал помещения в аренду. «Изготовление печатей и штампов», например. И вот они пришли в детский сад, говорят: представьте, что здесь будут кричать «Аллах Акбар!», азаны пять раз, детям спать не дадут. В СМИ начали появляться статьи: я привык ездить в общественном транспорте и видеть надпись – «Планетарий», я не могу представить, чтобы этой надписи больше не было. Вот такие доводы. Сегодня я был у главы министерства культуры, подписал. Будут здание передавать нам, мы предложили ноу-хау…
- Ваша идея совместить в одном здании мечеть и планетарий поразила своей креативностью.
- Да, это наше предложение. Смотрите, учебный рабочий день – с 8.00 до 15.00. У нас – один намаз, мечеть свободна. Мы поинтересовались – что нужно для планетария? Говорят: стены, чтобы развесить картинки, купол и проектор. Мы купим его даже. Для того, чтобы ребенок с этим знакомился, я с удовольствием за свои личные средства куплю. Я же молодой, вы же видите… я чуть по-другому все вижу, и мы на фоне того, что происходит в соседних республиках, очень обеспокоены и понимаем, что нужно думать, нужно действовать. Мы хотим для мусульман открыть двери в нормальный мир. В гражданский мир. Для этого мы хотим воплощать вот эти проекты все. Сейчас мы планируем строительство культурного центра исламского. Даже чуть по-другому будет называться: Центр исламской культуры. Там будет библиотека – причем не для мусульман, это будет для всех, музей, будет зал на сто-двести мест для всяких торжественных мероприятий, для детей. Будет и помещение, чтобы наше руководство могло кого-то там встречать. То есть мы хотим открыть двери мусульманам во все стороны, во все слои общества. Идея с планетарием озарила нас тоже. Честно говоря, мы сами довольны, что она к нам пришла. Мы слышали, что в Европе это практикуют некоторые католические костелы – предоставляют свои помещения для университетов.
- В православой церкви такое вряд ли можно представить…
- Ну, наши друзья православные, они – да… Честно говоря, в церкви картинку с планетами повесить негде будет, потому что там иконы, и весь купол разрисован. К мечети требования диаметрально противоположные: чтобы стены были чистыми, и на них не было изображений ничего живого. Ну, попросим Гагарина не вешать, вот и все (все смеются).
- Как обстоят дела с подготовкой имамов, исламских духовных кадров? Во многих регионах эта проблема стоит достаточно остро.
- Думаю, в ближайшее время по России этот вопрос не будет решен. И одна из причин этого – я думаю, не последняя – это непонимание руководством общества того, что мусульмане – это пятая часть населения. Плюс – что мусульмане намного более религиозны, чем православные. Это факт. Нежелание пропитаться этим пониманием всегда вызывает какие-то точечные действия. Вот медресе, сколько оно будет выпускать – 10 человек? – нет, 10 много, давай 5. Мы говорим о кадрах, которые должны воспитывать людей. Мы не говорим о проповедниках сейчас. Проповедник с помощью (технических средств может очень многое) – одного-двух достаточно, вот Саид Бурятский… (все: мы подумали об одном и том же!).
Мы говорим о серьезной подготовке кадров и воспитании нового поколения мусульман. Креативно мыслящих, понимающих, что на дворе – XXI век. И для этого нужно в правильном соотношении планировать все. Мусульмане сами это не особо понимают, я сам не особо понимал, пока не ввязался во все это. Я думал: если Аллах даст мне возможность преподавать в мечети – все, большего мне не надо. Но теперь меня здесь выбрали муфтием – я смотрю, не так все просто. Я думал, мне одного-двух будет достаточно на республику – нет. Как только растет число мусульман – молодых, они блуждают в Интернете, и мы уже видим по поведению, по высказываниям, мониторим тоже ситуацию – нужно очень серьезно это ставить.
У нас вроде пока ситуация нормальная. Совокупность востребованности мусульманами знаний и тех, кто может их дать – нормальная, вроде не так мы пока отстаем по кадрам. Нужны кадры, но не так много. И эту необходимость мы в ближайшее время покроем. У нас около 20 человек учатся за рубжеом – на республику этого достаточно. Если они в течение 5-7 лет вернутся – это нормально. Это Египет, Саудовская Аравия. Успокаивает, что я их всех знаю лично, что это за ребята. Этого достаточно, чтобы вести образовательный процесс и все мечети обеспечить имамами квалифицированными. Думаю, что сейчас этого достаточно, а как это будет, мы ж не знаем. Рост численности мусульман с 1996 года, когда Россия первый раз вывела войска из Чеченской Республики, по 1998-99 год – 30% ребят, которые сейчас есть, за эти два года пришли. Бывают какие-то подъемы, спады. Поэтому если опять будет массовый приток, конечно, этих кадров будет мало. У нас больше проблема не с религиозными, а с управленческими кадрами. Нам приходится всем этим заниматься, а в итоге страдает и религиозный процесс. Вот так у нас обстоят дела с кадрами. Конечно, их мало. Если у нас человека 4-5 наберется, которым я со спокойным сердцем разрешу зайти в мечеть, дать урок… Но что в нашу пользу играет, что основная концентрация мусульман – здесь, во Владикавказе. И здесь легко точечно обеспечить это.
- Обращает на себя внимание некоторая агрессивность осетинских мусульман (сужу, например, по комментариям к интервью Бзарова). Как Вы находите с ними общий язык, ведь эта энергия молодежи неизбежно требует выхода?
- Да, она требует выхода. Если закупоривать ее – это все взорвется. А дать вот этому свободный выход – тоже нагадить. Как-то потихонечку, людям нужна какая-то отдушина. И когда я стараюсь это сделать, меня обвиняют, что я экстремист. Я хожу здесь на проповеди за джихад, делаю это намеренно – не как штатный сотрудник спецслужб, а как мусульманин, как верующий. Потому что ряд вопросов, на которые наложено табу самими духовными деятелями нашей страны – они являются частью религии. Не говорить о них – значит, сказать, что этого нету. Сказать, что этого нету - уровень первого класса, начинающего мусульманина, это сказать, что ты вообще не мусульманин. Это вопросы халифата, это вопросы джихада, это вопросы шариатской формы правления и все, что вокруг этого.
Мы по-хорошему уникальны на Северном Кавказе, и наша позиция такая: во-первых, джихад является частью нашей религии, который, в свою очередь делится на 14 степеней, одна из которых – вооруженный. Но и ее мы признаем: да, мусульмане имеют право защищать свой дом, свое имущество, свою честь и свою религию. Это его право, более того, мы признаем и убеждены в том, что это самый верный способ заработать себе вечное блаженство. Я открыто говорю: как только я скажу, что джихада нет в исламе, я вам сам признаюсь, что я уже не мусульманин, я из числа верооступников.
Насчет халифата: сплю и вижу во сне, как мусульмане живут в исламском государстве. Мне это очень нравится, об этом я много читал, и все сделаю для того, чтобы когда-то это получилось у кого-нибудь. Притом понимаю, что у меня это не получится. Я живу не в арабской стране, не в исламской стране. Я сейчас по границам хожу, по опасным очень, вы заметили… Но как придти к этому государству, к такой форме жизни – у меня немного другой путь, чем у тех, кто в лесу.
Я вижу его таким, какой он был у пророка Мухаммеда. Он говорил о своей религии, пришел момент, когда пришли люди, позвали к себе. Это были мединцы, они сделали его своим правителем. Когда я говорю об этом чиновникам, они с удивлением говорят: так это же честные политические выборы! В Думе есть люди, которые говорят: этот строй не совсем правильный. Большинство людей решило, что это правильно, мы будем жить по этим законам, но мы считаем, что было бы правильней вот так-то… Зюганов так считает, другие так считают. И мусульмане так считают, их сразу называют... Потому что по своей неграмотности – или это чей-то коварный план – они в бой бросаются сразу вместо того, чтобы оценить ситуцию.
Аллах тебя наградит за то, что ты хочешь сделать. Другое дело, что это нужно делать правильно. Если ты не будешь поступать правильно, Аллах тебя накажет. В исламе есть такое правило: за искренность намерений Аллах никому не обещал вести его прямой дорогой, то есть что его путь будет безошибочным. Для этого нужны еще дополнительные знания, как воплотить свои искренние желания. Да, они благие, но как их воплощать? Можно накормить человека по-разному: можно связать ему руки и затолкать в глотку. Намерение хорошее, но действия неправильные. Примерно это наша позиция, и с молодежью мы говорим не с позиции чиновников, как это делают некоторые духовные лидеры нашей сраны, не с позиции силовиков, которые, скажем, в Дагестане, разговор короткий – задал несколько вопросов – все, ваххабит.
Мы знаем, кто ваххабит, кто не ваххабит. Мы знаем, каким должен быть мусульманин, каким должно быть его вероубеждение, и стараемся привести к этому. Как патриот этой страны, я, может быть, промолчу, если узнаю, что человек пришел из леса. Если я увижу возможнось, что он нормальный, что он покаялся. Потому что от него будет больше пользы, чем если его просто взять и расстрелять и подтвердить свою враждебность к исламу всем тем, кто в лесу сидит, и тем, с кем эти «лесные братья» связываются по Интернету и мобильной связи. Поэтому мы с молодежью максимально терпимы. Мы взяли на себя обязательства доказать, что это государство им не вражеское, и мы это пытаемся донести, на встрече с Медведевым я тоже об этом говорил. Но нам нужно подтверждение, нам нужна поддержка государства. Да, я говорю, что они не враги, но вот вам пример – эта мечеть, которую суннитской называют. Люди двадцать лет совершают намаз – по колено в снегу они умываются зимой на улице. Я уж не говорю, что, извините, туалета нет – приходится идти в парк, платить деньги… За двадцать лет выросло поколение людей, я в Сочи сказал Дмитрию Анатольевичу: как Вы думаете, с какими чувствами они выросли? Напротив стоит Дом правительства – какое у них мнение об этих людях? Да, часть вины лежит на нас, мы были неактивны – мои предшественники. Но и на вас лежит эта вина, из окна же видно! Обращаюсь к нему: я не рассчитываю от вас на любовь к исламу, но интересы совпадают. Мусульмане – это та часть нашей страны, чьей неграмотной молодежью пользуются враги этого государства. Вы – та часть этой страны, которая может выбить почву из-под ног всяких провокаторов. Мы авансом стараемся это делать, мы заверяем: мы вам докажем, что все не так, как вы думаете, что все нормально.
Это мы им уже доказали, основываясь на знаниях, полученных от ученых. Что все, что от нас требует Аллах – это быть мусульманином, честным, порядочным там, где ты есть, и по мере возможности распространять эту религию. Все, что нам нужно – мечети, чтобы мы могли молиться спокойно, наших детей учить в медресе. В этом мы убедили людей – да, для этого у нас есть потенциал. Теперь мы тут авансом заручились за руководство: и тут все будет нормально. Нам говорят: нам не дадут мечеть, медресе, нам ничего не дадут. Мы сказали: дадут, и мы вам докажем. Сейчас мы пытаемся все это объяснить руководству.
- Мы слышали, что с приходом Мамсурова ситуация очень изменилась в пользу мусульман..
- Да, это правда.
- …и даже существует негласное распоряжение, согласно которому все более-менее значимые посты должны занимать мусульмане.
- Нет, такого не было. Это потепление наступило сравнительно недавно. Отчасти это правда, позиция главы – в принципе, он понимает…
- Он мусульманин, да?
- Да, он беслановский, мы с ним с одного города. На все наши предложения он отвечает только положительно, по крайней мере, до последнего времени, понимает, что нам нужно показать ислам, и то, что говорит Мамсуров обо мне – я слышал отзывы других людей – он мне доверяет, считает, что я один из тех людей, которые смогут предложить что-то мусульманам, чтобы они успокоились и занялись обычной жизнью, учебой, заводили семьи. Помогает, но он не может все делать. А корпус чиновничьий – для них при слове ислам один ответ: нельзя. Мы объясняем: вы никуда не денетесь, это ни от меня не зависит, ни от вас. Если ты мне дал взятку, я бы сказал: все, мы прекращаем процесс принятия людьми ислама. Может быть, со мной ты бы договорился, но не я это делаю! Это процесс идет, давай думать, как быть дальше.
И на уровне районов хотелось бы этого понимания… К сожалению – я Медведеву тоже сказал – конечно, он посмеялся – как повлиять на состав такой, качественный? Я сказал: мы поможем. Они все засмеялись. Я что имел в виду. Вот Беслан, несколько лет назад общаемся мы там, я спрашиваю: как думаете, мечеть стоит открывать? Мы ее откроем, законодательная база на нашей стороне. Да, вы можете сжечь ее, разрушить. Они: мы, честно говорим, не хотим. - Почему? - Ну, вот , Беслан, видите, то с ним сязано.. Хорошо, мусульмане есть здесь? – Не знаем. – А я вам говорю: есть. Когда человек становится мусульманином, он узнает, что первым словом, которое было в Коране, было «учись», «читай». Где он будет читать, у кого будет учиться – это уже зависит от нас с вами. Либо он будет учиться в мечети у квалифицированного имама, либо он будет учиться в Интернете, может быть, ездить в Назрань, Кабардино-Балкарию, как это делал я. Анзор Астемиров – ближайший мой человек был в свое время. Муса Мукожев – тоже вот его убили, это были мои учителя, я к ним ездил с вопросами. Почему мы туда ездили? Потому что тут никого не было. Тут был муфтий и был парень Манхат, палестинец, который учился на медфаке и после нескольких вопросов, противоречий, которые мы от него услышали, поняли, что у него знаний нет.
Меня послушали внимательно, говорят: есть такая практика, если есть притон, то его нельзя закрывать, а то его состав куда-нибудь перекочует… Ладно, я простил это сравнение. А то, чтобы глава сказал, чтобы везде мусульмане – нет, разговор шел о том, что исторически так сложилось, что элита – может быть, это обидно для кого-то – но она была всегда мусульманской. Даже если мы согласимся на все обрезки историков, что осетины не были мусульманами, знать, дворянство всегда были ими. Как-то мы сидели, был премьер-министр, руководитель его аппарата. Он сказал: вы меня извините, это мое личное мнение, но чтобы человек был мужчиной, воспитанным, порядочным, он, конечно же, должен быть мусульманином. Так он пошутил, и, видимо, это потом трансформировалось в то, что сейчас будет смена аппарата. Кто-то перепугался, наверное.
- Вы, должно быть, как Рамзан Кадыров, выступаете в поддержку множенства? За шариатские суды?
- Многоженство – единственный выход для России, в которой по последней переписи женщин на 10 миллионов больше, чем мужчин. У меня четыре варианта. Вот вы, женщина, признаете право своих сестер на семейное счастье?
- С православной точки зрения это – не главное в жизни.
- Но вы признаете это право? Женщины очень жестоки. Как-то, задав тот же вопрос – если ты желаешь своим сестрам семейного счастья, скажи, что им делать? – услышал ответ: им не повезло (все смеются). Такой жестокости я не ожидал! Жизнь человека многогранна, тут должен быть постоянный баланс. Мы, мусульмане, считаем крайностью отшельничество. И случаи находки в монастырях останков маленьких детей, они подтверждают это. То, что это бывает – подтверждение того, что так нельзя. Есть вещи, которые противоречат физиологии человека, это надо учитывать. Мы не создатели своего организма, и, принимая какое-то решение, мы должны понимать, что, если есть информация Создателя, то лучше воспользоваться ей, чем экспериментировать. Мы позволяем это делать с собой, с организмом, который намного дороже стиральной машины. Мы с ней-то себе этого не позволяем: читаем инструкцию, боимся, что двести долларов пропадут. Тут надо очень осторожно, и мы считаем, что отшельничество – это то, что приписали себе сами люди. Да, из хороших побуждений, но намерения могут быть хорошими, а действия, если они неправильные, приведут к катаклизмам. Намерение было уйти от мерзного какого-то общества, но дальше…
- Понятно, что на эти вопросы мы смотрим совершенно по-разному.
- «Как Рамзан Кадыров»… Я считаю, что множенство – оно нормально. Более того, если бы наше общество было избавлено от блуда, я сказал бы, что в нем нет необходимости. В исламе нет принуждения в этой теме. Поощрения даже нету – мол, женитесь! Все исходит из того, что наше общество очень распутно, и причина этому – поведение мужчин и женщин. Еще совсем недавно у нас на Кавказе было дико увидеть целующихся, теперь это бывает. Хорошо еще, не так далеко все зашло. Вот парень с девушкой целуются, я подхожу, говорю: извиняюсь, можно я вас прерву? Они прервались. Я парню: тебе не стыдно? – А что? – Ничего, но если я буду стоять с твоей сестрой, а ты будешь мимо проходить, как ты на это отреагируешь? – Мне это не понравится. – Вот она тоже чья-то сестра. – Но она же согласна. – Твоя сестра тоже будет согласна. – А если у меня серьезные намерения? – Тем более, зачем ты позоришь будущую мать своих детей? – Все так делают. – Вот давай с этого начнем: мы не животные, у нас не должно быть стадного инстинкта. Я уж не говорю, что вы около мечети это делаете! - Ну, им легче выслушать, что около мечети нельзя это делать. У нас и до драк доходило – у ребят энергии много, сделают замечание, тот лезет, думает, что его оскорбили при девушке. Недавно еду, стоит военный, офицер, с девушкой, на тротуаре. Я остановился: ты местный? – Нет. – Убери руки пока от нее. Я в этом городе живу, тут живут моя мама, мои дети – мне не нравится твое поведение. – Я понял, все.
Мы говорили о распутстве – оно ужасающих пределов достигло. Причиной тому – отсутствие выхода. Я уж не говорю о телевидении и т.д. Говорят: множенство – тот же блуд. Почему блуд? При шариатском браке, сколько бы жен не было, я несу ответственность за детей, их воспитание, обеспечение, они получают право на наследство, жена – обеспечение. А то у нас сейчас пошла мода: родила для себя дочь. Что значит: для себя? – Ну, вот. Хорошая девочка. – Причем тут девочка, я о матери. – А что ей делать? – Выходить замуж. – А если она не хочет? – А какое она имеет право своей дочери предоставить такую судьбу? Мы говорите, вы ее любите - в чем ваша любовь проявляется? Ей приятно будет, когда ей когда-нибудь кто-нибудь укажет, что она незаконнорожденная? Тот, от кого она забеременела – чей-то муж. Почему она разрушает семью? Поэтому эти десять миллионов нужно либо расстрелять – с этим мы не согласны, либо в резервацию – не согласны, либо выслать, а там такая же ситуация, если не хуже. Остается стать второй женой. У меня две жены у самого.
- По российским законам можно иметь только одну жену.
- Во-первых, по российским законам это не является преступлением. Все, чего она лишится – в исламе и так нет принуждения, чтобы женщина брала фамилию мужа. Остается ребенок – до четырнадцати лет он не сможет носить фамилию отца, но потом сможет выбирать. Вот единственное неудобство. А дележ наследства, все такие моменты у нас шариатские, не светские. Все нормально. Это не создает никаких проблем. Я думал, проблем будет больше. Но когда из ФСБ позвонили поздравлять, я понял: все нормально. Я не знаток законов, но слух прошел, вот, звонят.
- Приятно посмотреть на человека, у которого слова не расходтся с делом. Вот Рамзан Кадыров не признает наличие у него второй жены.
- Кто, Рамзан?! У него три их. Но он как президент не может, я сейчас понял. Хотя это неподсудное дело. У меня юрист, она сказала: если вторая жена подаст в суд, то там, в принципе, можно как-то докопаться…
- Докопаться и одна жена может. Вы упомянули Беслан. Как после происшедего изменилось отношение к мусульманам в Осетии?
- Теракты, которые произошли на днях, очень хорошо показывают, что невозможно все контролировать. Человек – очень сложный инструмент, сложный организм. Все, что мы можем сделать – сбить тенденцию: либо это будет преобладать, либо этого будет меньше. При пророке Мухаммеде нашелся человек, который подошел к нему и сказал: будь справедливым – тот что-то там несправедливо сделал. В нашем обществе очень много компроматов, которыми можно человеку мозги свихнуть, либо он сам с этим столкнется, и это поменяет его жизнь полностью. Нельзя сказать, что никого и ничего, и никто таких гарантий никогда не сможет дать. Даже в сытом европейском обществе… Сейчас у нас говорят: экономика, вот если всем дать работу… Это дарвиновский подход: почему человек ходит? – потому что он голодный, будет сытый – будет сидеть.
Прочитал статью одного журналиста, он выступает в ней как эксперт и рассуждает, откуда берутся смертницы. Он никогда ни одной живой из них не видел, не мусульманин, и вот начинает: есть несколько вариантов вербовки, один из них – публично насилуют, записывают на камеру, говорят, что все это покажут, если ты себя не взорвешь. Такой дилетантский подход… На самом деле там намного все серьезнее. Я и в Сочи это говорил, и с Сурковым мы встречались – все, пора перестать подбрасывать шприцы и т.д. Кого мы обманываем? Эти люди… В конце концов, я был одним из них. Мечтал отдать свою жизнь ради Аллаха, считал, что это – самый короткий путь в рай. Денег мне никто не обещал, да и в чем прелесть этих денег, если я умираю? Моим родителям-немусульманам – я был тогда радикальным – кому эти деньги?...
Идеологически намного серьезнее надо подходить. И просто говорить «фас» разным религиозным деятелям - скажи, что они ваххабиты, а мы с ними расправимся – получится в десять раз больше, вот и все. Эти-то скажут! Потому что ему за это охрану дадут, бронированную машину, зарплату – но подход нужно менять. Я на самом высоком уровне просил у них – почему я могу так смело на эти темы говорить – я просил у них понимания, говорил, что буду ходить по самым границам. Мне угрожают с обоих сторон. Здесь угрожают, что я к джихаду призываю, те – говорят, что я от джихада отгоняю людей. Они говорят, что постараются, чтобы я скоро не смог рот открыть. Но я это делаю ради Аллаха, я человек, который принял ислам, я люблю эту религию, Создателя, и сделаю все, чтобы в благодарность за это наставление максимально показать эту истину. Я учился именно для этого: во-первых, боялся быть обманутым, во-вторых, чтобы узнать ее и поделиться ею с людьми.
Если я призываю кого-то любить людей или нашу страну – я открыто говорю, я это делаю не потому, что патриот моей родины. Эта страна, это государство, это правительство очень мало сделали для того, чтобы я любил эту страну. Я вырос в девяностые – что я видел? Я посмотрел, как живут там, на Западе, на Востоке, например, в Саудовской Аравии, где человек получает несколько тысяч долларов на счет с самого рождения, 300 тысяч долларов беспроцентный кредит, дают виллу трехэтажную – тут ничего этого не было. Моя позиция связана именно с моей религиозностью. Из боязни перед наказанием Всевышнего я не имею права причинять вред там, где я живу, обманывать людей, с которыми я живу, в какой бы они конфессии не принадлежали, я не имею права убивать невинных. Много чего я не имею права делать из того, что делают люди, прикрываясь исламскими лозунгами. Это запрещено, это харам, это по разряду великих грехов проходит. Моя проповедь основана именно на моей вере. Я не чиновник, не кадровый офицер – я мусульманин. Если в моей проповеди и в моем поведении вы видите что-то для себя позволительное, как хозяева этого государства – вы дадите работать, не видите – не дадите. Тогда я буду семьей своей заниматься. Мне нравится бизнесом иногда заниматься. Пока работаем. Пока жалобы только на низких уровнях чиновников, которые сравнивают с притоном. И от православной церкви – что я слишком бурную деятельность тут развел, что об исламе говорят слишком часто. Накапали в Москву, в администрацию президента, что здесь ряд новых мечетей собираются строить, хотя мы только восстанавливаем. Недовольные есть, я понимаю их – я был православным, в их глазах я отступник, на этом замешано.
- Да, это не совсем обычный случай.
- Вообще впервые в истории. Я первый русский муфтий и первый бывший христианин. Как я пришел в ислам? Таких историй много. В моем случае я по воле Аллаха познакомился с мусульманами, эти ребята были студентами Нальчикского исламского института. Его открыли переселенцы-репатрианты из Турции. Там были ингуши – вы понимаете, с ингушами у нас какие отношения. Такой небольшой штрих. Весенний день, я лежу в мечети – знаете, такой весенний день прохладный, ты можешь от холода проснуться – в этот момент бабушка или мама накрывает одеялом, всем знакомо это чувство. И тут ингуш меня укрыл. Это во мне поменяло многое. Я понял, что этот жест – не потому, что он мой сосед, а потому, что он – мусульманин. Брат мой, мусульманин.
Что в их поведении? Во-первых, взаимоуважение. Порядочность. Некоторые из них были очень похожи на меня, я в них себя увидел. Я еще был не мусульманин, но видел, что он был такой же. Когда ближе познакомились, выяснилось, что у многих было идентичное прошлое. Потом – стал читаь. Уважительное отношение к Иисусу. Пишут: Иисус (мир ему). Стал спрашивать: причем тут Иисус? Третья сторона – там были ребята-чеченцы. Это был 1996 год, они принимали участие в войне. На той стороне, естественно. Это наш менталитет – нравится же, стрелять, камуфляжи, бороды, это все завлекало очень. Когда ты вживую с людьми, а он кого-то убил (мечтательным голосом)… недавно так смешно стало, вспомнил себя в молодости. Двое спорят про кого-то третьего – все с Южной Осетии ребята – «что о нем говорить, он что, кого-то убил?...» (смеется). Говорят, у масаев в Африке был такой обычай – пока человека не убьешь, ты несовершеннолетний. Сейчас они гуманней стали – льва надо убить.
Вот несколько факторов. Одни из них – ложные ценности, другие до сих пор я воспеваю – они привели меня в ислам. Я стал читать, у меня все было смешано – ислам, Чечня, война, джихад, все это как-то намешалось… Наши кавказские традиции. Может быть, месяц прошел – в какой-то момент я понял, что я – мусульманин. Понял и испугался: так не пойдет, надо от всего этого отходить. Такие мысли были. Я попытался это сделать – не получилось. Какой-то обман, самообман – я уже спекся, а теперь хочу снова сырым стать, убеждаю себя, а не получается. Потом пришло спокойствие, и оно убедило меня в правильности моего выбора. Как-то пришла знакомая девушка, спросила – как у тебя дела? Я ответил: отлично. Она ушла, а я задал себе вопрос: на самом ли деле это так, или я дал трафаретный ответ? И обнаружил, что это действительно так. Меня часто спрашиваю, что меня привлекло в исламе. Сформулировался такой ответ: единобожие в чистом его виде, концентрат единобожия, которое оказалось лекарством для моего сердца, чтобы оно успокоилось. Я стал по-другому воспринимать мир. Именно это привело меня к исламу.
- А в православии Вы не видели ни того, ни другого, ни третьего?...
- В православии – нет. Смущала очень вот эта финансовая сторона… я был крещеным, дважды крестным отцом – крестил детей своих друзей. Во-первых, христиане не учат своей религии. Я их в этом обвиняю. Не учат, видимо, боясь стать ненужными. Прослойка священнослужителей для меня – общество людей, которые преградили дорогу к Богу. Здесь – мы, дальше – вам непонятно, фразы, молитвы, телодвижения. Я один раз видел богослужение Патриарха покойного – столько всего!... я сидел поражался – манжеты поменяли несколько раз, что-то куда-то налили, специальной тряпочкой вытерли, куда-то зашли, вышли… все это понять обычному адепту не так легко. Он рассуждает так: ладно, вы все делайте – сколько это стоит?
Были и другие претензии. Но я не скажу, что был религиозным человеком, который думал: если не православие, тогда что же? Я был обычным человеком, не скажу, что очень положительным. Многие, когда принимают ислам, меняют образ жизни, говорят: я и раньше был хорошим, не подумайте! Нет, я себя осуждаю за многие действия. Я очень благодарен Аллаху, что он не дал мне дальше зайти по этому беспутному пути. Как я сказал, я не был таким религиозным, чтобы думать, как мне определиться с Богом. Не было таких мыслей. Но когда я начал знакомиться с исламом, то понял необходимость этого.
В 1996 году, осенью, я принял ислам. Мне было 22 года. 6 августа вывели российские войска, в конце августа или сентябре я принял ислам. Вот так я стал мусульманином. Ну а как я стал муфтием – это уже выбор мусульман этой республики. Я еще не доучился, мне три семестра осталось, позвали сюда… учился в известном Учкекене в Карачаево-Черкессии, в медресе, которое было ваххабитским. Действительно, все мои знакомые, все, кто там были, они погибли. Часть из них погибла, часть разъехалась – сейчас они в Турции и т.д. Настрой на самом деле был такой: ездили на учебку к Хаттабу. Тогда тут все так было: спокойно сел, поехал в Чечню, вся эта экзотика такая… Очень сложное время было. И даже уже органы не обращали внимания на это все. Я мог поехать в Грозный, я знал очень много людей, которые там были известны, но за это мне ничего не было, до сих пор. Сейчас я это уже не скрываю как бы – я понимаю потенциал спецслужб, но они, наверное, настолько во всем этом запутались. Ждали, видимо, что вторая кампания расставит все на свои места, и будет новая точка отсчета. Здесь такой бардак был. Вот в этом медресе я поучился, потом поехал в Египет, где четыре года учился в Аль-Азхаре. Потом перевелся, подал документы в Саудовскую Аравию, там тоже учился четыре года. Факультет – основы религии и проповеди. И вот я здесь.
- А по национальности Вы русский?
- Да. Я осетинский племянник – у меня мама осетинка.
- Как Ваши родные это восприняли?
- Сначала думали, что это очередной бзик, наверное. Потом поняли, что все намного серьезнее. Им не понравилось, и причиной тому был я – я был очень нетерпим, кяфиры-некяфиры… Я во многом виноват в их таком отношении – и до сих пор у многих есть к исламу… Сегодня что? У меня есть сестра – она вот-вот, на пороге принятия ислама. Мама полностью со мной солидарна, довольна очень, но, говорит, что без разрешения мужа - нет, у нее семья, и вот… А так проблем нет никаких в семье, довольны. Наверное, то, что я муфтий, тоже как-то помогло – мама все время спрашивала: а чем ты будешь заниматься? – Не знаю, шесть миллиардов людей чем-то занимаются, я тоже найду себе занятие. Теперь собирает вырезки из газет, ей приятно, и мне приятно, что я что-то приятного сделал. Обе жены – осетинки, двое детей – Хасан и Хусейн.
- Ваш духовный путь очень интересен, особенно интересно – к чему Вы придете в конце этого пути.
- Поживем – увидим. Мне тоже интересно, что там будет.
- Вы придерживались достаточно радикальных позиций. Что же стало причиной переосмысления взглядов?
- Учеба. Когда я приехал в Египет, первым моим ощущением было следующее: либо они ничего не знают об истинном исламе, либо они очень зашифрованные. Где все эти джамааты, амиры, где ячейки? Я стал их выискивать. Сначала подумал, что они очень законспирированы… Когда я уезжал, думал: два-три месяца поучусь, больше мне не надо, я все это и так знаю, и быстренько вернусь. В какой-то момент понял, что не так все просто. Кода танкер далеко, он кажется маленьким, когда подплываешь ближе – он растет. Я стал осознавать объемы знаний, которые нужны человеку. Попались учителя хорошие, которые объяснили, что не все так просто, нужно начинать с основ. И когда я начал знакомиться с основами этой религии, которые говорят о ее характере – это как с человеком, когда, даже не имея аргуменов, ты уже понимаешь, что это неправильно. Сначала все было на таком уровне. Инстинктивно я понимал, что что-то не то. Когда стал понимать арабский язык, читать, всегда старался иметь личное общение с учителями – ходил домой к ним, что-то придумывал, чтобы так пообщаться…
Стал возвращаться сюда на каникулы – у меня начался конфликт с джамаатом, одним из организаторов которого я был. Мы создали джамаат, муфтия объявили кяфиром, считали, что Духовное управление - одно из структурных подразделений ФСБ – у нас все было серьезно. Вообще запретили доступ муфтию в мечеть, ключи у нас были. Мы готовились: если будет вторая чеченская кампания, мы все пойдем воевать. Не скрывали своей вражды к государству, считали наше такое спокойствие, что нас никто не «трамбует» - это такое знамение Всевышнего. На нас, видимо, просто смотрели, так, пока ничего серьезного.
Когда я стал возвращаться и делиться тем, что там узнавал, у меня возникли проблемы с джамаатом. Сначала они заподозрили, что я учусь где-то не там и не тому. Потом были открытые просьбы перестать этим заниматься. Потом были попытки меня оттуда вызвать. Амир написал мне письмо с приказом – у нас армейская система была – что прошло уже два года, это достаточный срок, приказываю тебе вернуться, здесь надо работать. Я приехал на канинкулы и сказал, что возвращаться не собираюсь. Я ослушался амира, дошло до того, что мне руки не подавали, не давали салам – это первый признак того, что тебя считают немусульманином.
Спустя какое-то время я снова приехал на каникулы. Когда мы сделали джамаат, то предложли всем войти в него. Кто не вошел, мы поделили на две категории: нечестивцы, которые не захотели этого сделать намеренно, и невежды, которые еще этого не понимают. Одним мы улыбались, других – открыто презирали. Часть, которую презирали, естественно, постоянно пополнялась. Я работал с ними, с другими, начался какой-то перевес, действующий муфтий это узрел и попросил меня войти в Духовное управление. Он попросил меня стать его заместителем – я стал, хотя и понимал, чем это мне грозит. Это вызвало новую волну: ага, теперь все стало ясно, кто он такой. Пошли разоблачительные статьи.
Но постепенно нам удалось, одного за другим, без репрессивных мер – мы и не хотели этого никогда, но нас подталкивали к этому спецслужбы, им же так легче. В течение пяти-шести лет нам удалось добиться того, что когда амир действующего джамаата Ермак Тегаев позвал всех пойти в горы на джихад, с ним ушло два человека. Мы с ним были близкие люди. Он считал, что здесь нет никакой перспективы, нужно защищать свою религию, воевать – уйдем в рай, победим - будет халифат. К сожалению, человек не имел достаточных знаний, и мы разошлись с ним по этой теме.
Считаю, мы достигли успеха – мы единственная республика, в которой удалось это сделать мирным путем, без репрессий. Более того, те, кто начинали репрессии, успеха не добился никто. Ну, напугали кого-то – но от тех, кто испугался при первом появлении милиционера, от них и дальше толку нет. Идейных образумить – это, конечно, сложнее, для этого нужны кадры. Понимаю, что я – экспериментальный, пробный вариант для тех, кто смотрит сейчас за ситуацией. Очень надеюсь, что мне удастся продержаться, достичь успеха. Надеюсь, что я буду один из многих, которые исправили ситуацию на Северном Кавказе и в России вообще.
Научный потенциал для этого есть – я знаю об этом точно. Недостаточно кадров, которые донесут эти знания. Молодежь, у которой есть знания, сталкивается со старыми муфтиями, муллами, которые не хотят забрать свой чайник и уйти. Они придумывают разные поводы: им пока нельзя доверять, это, наверное, ваххабиты… Я уже не говорю, например, в Дагестане моего друга убили – я его отлично знал, не был он никаким ваххабитом, шел с мечети, его зарезали, и убийца сдался, говорит, я ради Аллаха это сделал, он ваххабит, я мюрид Саида-эфенди. Сложная ситуауия, но я надеюсь, что буду здесь каким-то тараном. Очень надеюсь на понимание руководства - и политического, и служб определенных, которые отвечают за спокойствие. У них есть какие-то наработанные схемы, которые давно устарели, но он не хотят от них отказываься, потому что за это отвечать надо, а там же карьера. Ничего, каждый свое дело делает.
Пока все вроде нормально. Полтора года меня бойкотировали, разные версии муфтии выдвигали – в Чечне, Ингешутии, Дагестане говорили, что меня ФСБ из Саудовской Аравии привезло, поставли как барьер между Восточной частью Северного Кавказа, где суфийские тарикаты, и западной, чтобы этот свет туда не пошел. Пока все нормально идет, по возрастающей. Посмотрим, насколько нас хватит. Жаль, конечно, что есть еще место зависти.
- Вы проехали по всей республике, что вас удивило?Депрессия, повсеместная коррупция и так далее.
- Да, на уровне республики народ отчаялся. Несколько десятков терактов тоже, видимо, сказались. Запутались люди.
- (А.А): Численнось населения стагнирует? Или даже уменьшается?
- Стагнирует. Я почти что уверен, что уменьшается. Так это нигде не видно, но я же вижу количество людей. В Ингушетии были? На дорогах не разъедешься, полно людей. Любимая пословица – под лежачий камень вода не течет. Здесь очень плохо. Что такое язычество? Идеологический разброд мыслей. И это одна из причин, причем не последняя. Вот это язычество, которое насаждают… Отделили осетин от всей кавказской семьи – зачем это надо было делать? Хорошо, будешь ты свой форпост иметь здесь – но без людей он не будет форпостом. АУМ Синрике имело всего два центра – один в Москве, другой – в подвале стадиона «Владикавказ». И все это получает поддержку, весь этот разброд.
Христиане – их пассивность меня тоже убивает. Куда не придешь – «ну, мы еще о православии передачу не сняли». А я должен отвечать за их пассивность? Вот, министерство по делам национальностей – давайте заключим соглашение о сотрудничестве или как там – «а мы еще с православной церковью не заключили». Да причем тут православные?... Я их скоро с собой начну водить – куда иду, сразу: пойдем со мной, а то сейчас скажут, что вы еще… И вот сидят, умничают – сейчас был круглый стол с Ингушетией, (представитель РПЦ протоиерей Василий Шауэрман) сказал, что православие давно уже знает способы, как мирно сосуществовать – и встал и ушел. Послушай хоть, что ингуши говорят! – Неинтересно.
Достоевского читают, цитируют его периодически – больше ничего не надо. Недавно был круглый стол о молодежи и ее религиозном мировоззрении – как набросились на священника! У нас же есть зараза – своя национальная религия, которая передается с кровью, воздухом, не знаю, с камнями. Он позволил себе задать вопрос: где источник этого всего? Он сказал правильно, но реакция! Все, кто на него бросился, были с крестами. Навешивание бирок, чтобы ты знал, куда что принести, если у тебя какой-то порыв – этим ограничивается их (православных) деятельность. Эти массовые крещения – ну он выйдет из этого пруда и пойдет напьется, и будет молиться своим языческим богам. Какой толк от этого? Вот эта дезориентация причинена отчасти и религиозными конфессиями, безответственным поведением священнослужителей. Ты хоть одного посетил, кого ты крестил, какова его судьба? Нет твоего участия нигде.
А поведение монахов в монастыре? Осетинская церковь – священника убили во время пьянки за столом, так его и нашли, у него нож в спине. Армянская церковь – зарезали священника, между собой подрались, голову до сих пор не нашли. Великий Пост, сидит Феофан – рассказывали, смеялись долго – девушка, не вышла замуж, уже под сорок, решила: религия, то-се. Ничего о религии не знала, но – христианство, а она врач, костоправ. Феофан ее приметил, и она его лечила. И она в дни Великого Поста слишком рано пришла. Они сидят с благочинным Владикавказа, пьют. А у нее депрессия, она так искренне это воспринимала, ее мать говорила, она умрет, неделю уже лежит.
- Хорошо, возьмем тех, кто взрывает себя в метро. Можем ли мы судить по ним об исламе?
- Не можем.
- И все же образ ислама складыватся и из этого тоже.
- Это не официальное духовенство, есть разница. Я понимаю – человеческий фактор, все такое. Но, согласитесь, в исламе же этого нет, там серьезней относятся. Серьезней! Где-то и убить могут. Да, они ненормальные, но все серьезно относятся к своей религии. А вот православным этого не хватает. Я за то, чтобы у них это было.
- О некоторых представителях мусульманского духовенства также известны всякие нелицеприятные вещи. Стоит ли придавать этому такое значение? Это всего лишь люди, Коран и Библия не предписывают им так поступать.
- Это что касается людей, мы сейчас говорим о том, что повредило людям, почему они впадают в такое состояние. Все эти случаи в совокупности… Ну и у нас были случаи, наш бывший муфтий там… Нет у нас поддержки призывать к настоящей религии. Вот на государственном телевидении, говорю: мусульмане же вас взрывают? Дайте мне говорить! Отвечают: понимаете, у нас многоконфессиональность, у нас те, эти… Да не об этом же речь, речь о проблеме конкретной! - Непонимание. Что-то придумывают…
Мы просим на нашей государственной телерадиокомпании цикл передач. Есть что сказать, последовательно касаться разной тематики. Когда я говорю, скажем, об отношении в исламе к родителям и основываю это на коранических текстах, я же долгую перспективу имею в виду, я же хочу, чтобы человек нормальным вырос. Говорят: причем тут мать – и теракт? Просто скажи, что это - плохо! Но это и так говорят все! Я сделал заявление, и что? Если мы не возродим в обществе братские, человеческие понятия… Мир кода приходит? Когда люди – братья, когда они любят друг друга, когда они близкие люди. И если мы будем пропагандировать эгоизм, образ одиночки, у которого есть пластиковая карта, и больше ему ничего не надо, если мы будем продолжать учить детей, что мы – потомки обезьян из разных районов джунглей – это изначально у человека нет братских отношений. Я знаю, что как минимум по Адаму и Еве вы мне близкие люди, и прежде, чем вас лишить жизни, я еще буду думать долго!
- Мы тоже, наверное, подумаем немножко (все смеются).
- Интересный разговор получается. …Вообще у нас как у государства нет долгих перспектив, хотя бы в экономике. А духовная сторона – там еще дольше должны быть перспективы. При серьезном подходе мы довольно быстро получаем результаты – вон какого результата достигли коммунисты всего за три поколения! И погибнуть готовы, и что угодно. Духовные ценности непреходящи, но их сейчас таким мусором покрыли! Говорят: мы не хотим, чтобы людям было скучно. Но веселые и развратные – есть разница. У меня дома нет телевизора – ни в одном, ни в другом. Я не могу позволить себе при детях его смотреть. Не могу при маме. Там женщины меня зовут в постель, а тут моя мама сидит. По поведению ребенка я замечал, смотрел он телевизор или нет. Сейчас у нас дома только компьютер и только мультики – по поведению я могу отличить, смотрел он голливудский мультик или наш. Все жалуются на телевидение, а я говорю: мужчины есть среди вас? Можете телевизор просто взять и вынести? Вы просто боитесь, вы потеряли право голоса в своих семьях. Вы можете спросить свою дочь: что ты читаешь, ну-ка сядь рядом, дай сюда! Почему самые падшие женщины - для тебя пример? Образы, которые принимают ваши дочери, в одежде, в поведении – думаете, у него продолжения ночью в подъезде нет, у этого образа? Та, которая подражает, по сути, проститутке – чему вы удивляетесь?.. Что обидно – есть государство, есть армия, чуть что – они гранатами забросают. Говоришь им – сделайте государственный канал, они – понимаете, коммерция, давайте сделаем какой-нибудь цифровой… Да его никто не найдет!
- (А.А.) К сожалению, это государство в государстве.
- Да, эта масс-медийная структура… Это же самая легко поглощаемая информация – не надо читать, и вот оно все льется, льется… Жалко, конечно, все это. Но что поделаешь, каждый в этом мире делает то, что может. План Даллеса часто вспоминают. Те, кто понимают, что происходит, поставлены в такое положение, что они не могут влиять ни на что. Бесконечно же это не может продолжаться – будет какой-то тупик, кризис, взрыв, и все сначала. Не знаю. Не хотелось бы, конечно… Насчет доступности. Есть институт Наумкина, друг мой там, Курбанов Руслан. Его пригласили на какой-то телеканал, он там что ли в совете директоров, я так и не понял – в общем, место, где он мог предложить какую-то идею. Давайте, говорит, сделаем на нашем канале научную передачу. Нет, говорят, это невыгодно коммерчески. Как Богдана Титомира как-то спросили: Богдан, ты же ерунду поешь?.. Он ответил: пипл хавает. Все это отговорки – ничего они не требуют, что им показываете, то они и поглощают. Телевидение – очень хитрая штука. Смотришь его и думаешь, что весь мир живет так, кроме тебя! И ты начинаешь подстраиваться. Думаю, для самих американцев голливудский образ американца и Америки тоже чужд, наверное.
Мой помощник Хаджимурат Гацалов – он много работал на разных должностях, Аллах его послал в помощь, удалось его уговорить к нам придти – в 23 года был главным инженером. Посмотреть, кто сейчас министры – две совершенно разные вещи. Это как президент государства и учитель начальных классов. Я вижу его ежедневно, близко, вижу его интеллект – он может и о ядерной физике поговорить с вами, когда он был замминистра здравоохранения – в консилиумах участвовал, хотя он не медик, потому что он читал, узнавал, его работа – вообще другой уровень. Проблема в том, что если руководитель не соответствует уровню, он подстраивает всю команду, и каждый новый усиливает это несоответствие.
- И если так будет продолжаться, перспективы у нас не очень хорошие.
- Кроме нас. У нас хорошие перспективы. У исламской уммы, машалла. У меня очень радужное представление о ближайшем будущем. В то же время я понимаю, сколько бури это вызовет у тех, кто не в состоянии ничего понять… Постарайтесь не пропитаться этой депрессией, вы люди живые, я смотрю.
- А в Южной Осетии, несмотря на все проблемы, совсем другая ситуация.
- Кударцы – они другие, да, потому что жили отдельно. У них и генотип собственный прослеживается, такой круглоголовый аланский тип. Они прежде чем подумать, лучше сделают. В кударцах есть живая кровь.
- Лучше быть живым, чем депрессивным.
- Да, да… Здесь это пошло от такой интеллигентной скуки – и ушло в депрессию. У нас десять раз подумают…. Много нехороших качеств приобрело осетинское общество. Хвастаются, что они в итоге толерантны, но эта всеядность (а не толерантность) – она, конечно, повредила. Русским ты не станешь, американцем тем более, осетином ты уже не есть. И вот непонятно, где, что… Какой-то образ универсального человека, гражданина мира – но и для этого нужно постараться, а этого ты не хочешь. Нет креативных людей… Ладно, надеюсь, ДУМ РСО стал таким островком, чтобы чуть-чуть взбодриться.
- Спасибо за интересное интервью и особенно – за откровенность. Люди часто говорят не то, что они действительно думают.
- К сожалению, муфтий у нас в стране – во многом политическая должность, и я очень боюсь превратиться в чиновника, которые, прежде чем сказать, думают, как отреагируют начальство и подчиненные. Мы пока стараемся быть избавленными от этого всего, надеемся, что не придется окунуться в эту трясину.
Владикавказ, ул.Фрунзе, 24, Духовное управление мусульман РСО-А. 31 марта 2010 г.
