Крупнов Е.И. О происхождении ингушей // Средневековая Ингушетия. М., 1971. С. 39-57

Несмотря на трудности решения этногенетических проблем, попытки их постановки и разработки в современных общеисторических исследованиях вполне естественны и закономерны. Проблема происхождения того или иного народа настолько актуальна, что при любых условиях она встанет перед исследователем и потребует от него посильного освещения. В настоящее время общепризнанно считать, что проблема этногенеза — это прежде всего комплексная проблема. На течение этногенетического процесса действуют самые различные факторы, характеризуемые определенными признаками, специфичными для материальной и духовной культуры народа. Только при должном учете показателей всех этих признаков, изучаемых целым рядом научных дисциплин (археология, этнография, антропология, история, языкознание), с большим правом можно надеяться на более или менее верное решение этногенетической проблемы.

Этот принцип комплексного использования всех возможных источников мы и положим в основу нашей попытки освещения вопроса о происхождении ингушей. Оговоримся сразу, что, поскольку предки чеченцев и ингушей исторически были тесно связаны между собой, в освещении этногенеза ингушей в ряде случаев одновременно будет затрагиваться и вопрос о происхождении чеченского народа как более многочисленной и, может быть, ведущей ветви единого вайнахского этнического массива.
Рассмотрим последовательно те теории и заключения о происхождении чеченцев и ингушей, которые существуют в исторической литературе и основаны главным образом на языковых данных. Акад. П. С. Паллас, например, высказал предположение, что ингушские племена «кисты» являлись прямыми потомками алан1. Основанием для такого суждения было наличие в кистинском наречии ингушского языка понятия семибожия («Ардауда»), выражаемого аланскими словами «вар» (семь) и «дада» (отец) или «дела» (бог). Как известно из «Перипла Черного моря» анонимного автора V в. и Скимноса Хиосского 2, греческий город Феодосию таврические аланы называли «Ардабда» (т. е. «семибожный»)3. На это обратил внимание еще С. Броневский, одновременно заметивший, что эти словосочетания («Ардабда», «Ардауда», «Вардада») при сравнении со словарем кавказских наречий И. А. Гюльденштедта обнаруживают и некоторые расхождения 4. Существующее же не только в алано-осетинских, но и в абхазских древних культовых представлениях понятие семибожия с культовыми терминами «арды», «грды», «ерды» в осетинском и ингушском языках («Аларды» — в осетинском, «Гальерды» — в ингушском) 5, позволяет судить лишь о значительных следах аланского влияния в местных (так называемых яфетических) языках народов Кавказа, но не больше. Для установления же прямой генетической преемственности, скажем, ингушей или абхазов от алан нет никаких оснований.

В 1928 г. Б. А. Алборов посвятил этому вопросу специальную статью. В противоположность высказанному взгляду об иранском происхождении осетинских терминов «Alardi», «Alaurdi», он вместе с ингушским «Hal’erdy» возводил их к шумеро-аккадской, т. е. семитической, основе, что представляется еще менее правдоподобным 6. При толковании происхождения «Аларды-Гальерды» Б. А. Алборов весьма поверхностно исходил из особенностей религиозных представлений шумеро-аккадов, ассирийцев, вавилонян, отчасти хеттов и даже египтян и заключал, что «одна из составных частей осетинского и ингушского народов прибыла из тех мест, где сильно было религиозное влияние указанных выше древних народов» 7. В свете современных данных это заявление звучит совершенно неубедительно, ибо все эти народы относятся к различным языковым системам, вернее, семьям, каждый имел свои особые исторические судьбы и к кавказским народам не имел прямого отношения.

Только в качестве курьеза можно привести мнение антрополога И. Пантюхова о происхождении чеченцев и ингушей от сирийских халдеев и ираноязычных татов. В обоснование своего заключения он положил наблюдение над волосатостью тела и некоторые антропологические показатели у ингушей. Правда, И. Пантюхов сам отказывается говорить о том, «как природа и обстоятельства переделали ингушей из халдеев и татов чуть не в чистых чеченцев» 8, оставляя свою теорию образчиком антинаучных построений и примером крайнего дилетантизма и вульгаризаторства. Первые же серьезные лингвистические работы П. К. Услара и Л. П. Загурского послужили основанием для выделения чеченского и ингушского языков из окружающей среды и отнесения их к самостоятельной «восточно-горской группе языков срединной части Кавказского края» 9. Ряд последующих авторов, оперируя главным образом этими тезисами, основанными па языковых данных, также относили ингушей к восточнокавказской семье народов и считали их одной из ветвей чеченского народа 10. Западноевропейские языковеды (Р. Эркерт, А. Дирр, Н. Трубецкой, А. Тромбети и др.) тоже объединяли чеченский, ингушский и тушинский языки в единую чеченскую, или кистинскую, группу 11.

В 1915 г. акад. Н. Я. Марр выделил ингушский язык вместе с чеченским и цова-тушинским (бацбийским) диалектами в особую чеченскую группу 12, позднее назвав ее срединной ветвью яфетических языков Северного Кавказа 13.

Данные последующего изучения народов — носителей чеченского, ингушского и бацбийского языков — полностью подтверждают это положение. Исследование же языковых особенностей этих народов позволило не только поместить их в одну группу, но и объединить единым термином — «нахские народы» или «нахский язык». Так, известный кавказовед Ю. Д. Дешериев прямо говорит о «нахских народах» и «общенахском языке». На основании тщательного анализа особенностей языка чеченцев, ингушей и бацбийцев он считает, что эти языки образовались в процессе распада более древнего общенахского языка-основы, некогда характеризовавшегося едиными признаками — вокализмом, консонантизмом, системой склонения, спряжения и др. В итоге он приходит к признанию самостоятельности этой языковой группы в единой кавказской семье языков, занимающей промежуточное положение между дагестанской и абхазо-адыгской группами 14.

Между прочим, немаловажным является и то обстоятельство, что принадлежность всех этих народов к единой лингвистической группе блестяще подтверждается и общностью их материальной и духовной культуры, в особенности чеченцев и ингушей. Эта общность все более подкрепляется наблюдениями над формами жилищ, предметами быта и другими категориями древней и средневековой материальной культуры вайнахов 15. Опыт новейших археологических исследований доказывает глубину и давность происхождения ряда форм материальной культуры, уходящей своими корнями в I тысячелетие до н. э. и даже глубже 16.

Но менее важными являются заключения антропологов, рассматривающих чеченцев и ингушей как представителей единого так называемого кавкасионского антропологического типа, характерного для всего современного населения Центрального Кавказа 17.

Весьма интересно, что антропологическое обследование ингушского народа, проведенное в 30-х годах нашего столетия экспедициями Московского антропологического института под руководством крупного советского антрополога проф. В. В. Бунака, еще тогда позволило ему высказать следующее: «В отдаленнейшую эпоху… Северный Кавказ был заселен двумя потоками народа: одним — двигавшимся по западной окраине Кавказа, другим — по восточной. Оба эти потока родственны с народностями Малой Азии. В центре Кавказа они встретились и образовали собственный своеобразный тип, в разных видоизменениях встречающийся к югу от Главного Кавказского хребта, но в известной мере проникший и на северные его склоны. Среди ингушей этот собственный кавказский тип сохранился более чем у кого-либо из других северокавказских народов» 18. Позднее другой видный советский антрополог проф. Г. Ф. Дебец признал, что кавкасионский антропологический тип «самый кавказский из всех кавказских» 19.

Приведенное выше заключение В. В. Бунака об участии в формировании антропологического типа кавказцев каких-то южных малоазийских элементов с указанием направлений движения этих элементов почти полностью совпадает с положениями Н. Я. Марра, высказанными им еще в 1916 г. Выясняя происхождение горских языков северной полосы, так называемого яфетического мира, Н. Я. Марр установил отдаленнейшую связь их с древними «яфетидами», некогда жившими в соседстве с просвещенными народами Малой Азии 20. Любопытно, что эти тезисы крупнейших антрополога и историка-лингвиста полностью подтверждаются последними выводами археологов: по памятникам материальной культуры также устанавливаются очень давнее кавказское культурное единство 21, возможная этническая общность и связи этой культурной общности с культурой Закавказья и Малой Азии еще в III тысячелетии до н. э. 22 В разной степени это признается и представителями исторической науки, в частности акад. Г. А. Меликишвили 23, проф. И. М. Дьяконовым 24 и др.

Таким образом, можно считать, что ингуши, как и чеченцы, являются потомками одних из древнейших и коренных обитателей Кавказского перешейка. С давних пор они развивались в контактах с окружающим миром, проявлявшихся в разных формах — и в бранных долах, и в мирных деловых сношениях.

Исследователи, занимающиеся изучением истории ингушей, отмечают следы их различных культурных взаимоотношений с другими народами. Доказательствами этих связей являются и памятники материальной культуры, общность или сходство поведения, существующих обычаев (адатов) и (в большей степени) словарный материал. Последовательно рассматривая состав этих источников, мы вынуждены признать, что больше всего обнаруживается фактов, свидетельствующих о грузино-ингушских взаимоотношениях.

Весьма показателен факт наличия в ингушской лексике элементов грузинского языка. Заимствованную из грузинского языка лексику можно разделить на две категории.

К первой категории относятся слова, которые следует приурочить к более ранней поре общения ингушей с грузинскими племенами. Таковы: «известь», «верхние этажи», «башни», «потолочная жердь», «палка», «пила», «щипцы», «коса», «серп», «мотыга», «люлька», «тренога», «путы», «лук», «дуб», «пламя», «огонь», «миска для молока», «мешок», полный комплект пахотных орудий и т. п. Среди названий животных также встречается ряд грузинских заимствований. Так, осел, бывший некогда главным транспортным средством, только с улучшением дорог вытесненный верховой и вьючной лошадью, именуется ингушами по-грузински — «вир». Слова «курица», «кошка», «маленькая лошадь» и другие также связываются с грузинскими названиями этих животных 25.

Несомненно, при более тщательном анализе ингушского словаря можно проследить последовательные этапы языковых и культурных связей с грузинами. Конечно, такие термины, как «известь», «пила», «щипцы», «машикули» и др., попали в обиход ингушей позже, чем слова из основного словарного запаса («огонь», «дуб», «палка» и др.).

Ко второй категории относятся слова, появившиеся в Ингушетии вместе с проповедью христианства, что подтверждается наличием на ингушской территории грузинских храмов «Тхаба-Ерды», «Альбы-Ерды». Грузинское происхождение имеют такие названия, как «пятница», «суббота», «воскресенье», «неделя», «понедельник», «крест», «пост», «ад», «свеча», «дворец», «часовня», «свадьба» и т. п. 26

Интересно было бы также проследить, не являются ли грузинскими этнические и топонимические имена и названия с окончаниями на -хи 27, аналогичные ингушским Арм-хи (белая река или вода), Сурхо-хи (красная река, вода), Пседа-хи (красивая река или хорошая вода) и т. д.28 По свидетельству грузинского историка царевича Теймураза, «кистины, галгаи и дзурдзуки прежде говорили на грузинском языке и были христиане» 29. Конечно, это нужно понимать не в буквальном смысле, исключающем существование своего языка.

Возможно, некогда подобных «грузинизмов» в ингушском языке было гораздо больше, но постепенно они вытеснялись при последующем общении ингушей с тюркскими народами и с алано-осетинами, обогатившими их кумыкскими и осетинскими словами 30.
«Грузинские племена,— писал Н. Я. Марр,— рано появляются на Кавказском хребте и успевают оказать свое языковое влияние на чеченский и тушинский (галгайский) языки. Бесспорно необычайно глубокое влияние грузинского народа на язык, психику чеченского племени» 31.

Комплект железных крестов (7—5) и бронзовых поясных блях (в, 7 внизу), найденных Л. П. Семеновым в 1929 г. в тайнике святилища «Эрзели» близ с. Эрзи

Не следует забывать, что так называемые нахские народы (включая ингушей) и грузины, принадлежа к одной языковой семье кавказских народов (иберийско-кавказская языковая семья), в далеком прошлом имели между собою больше общих элементов и более тесные связи, чем позднее с западными соседями — ираноязычными осетинами.

Еще И. А. Гюльденштедт выяснил, что в древние времена «сей народ был подвластен Грузии».

По С. И. Макалатия, «в XI в. Хевсурети (Пхови) вместе с Кистети и Чечней (глигвы и дзурдзуки) в административном отношении являлась частью Кахетии и подчинялась кветерскому эристави» 32. Царевич Вахушти писал, что «кахетинцы считают своими дзурдзуков, глигвов и кистин, а они не ведают об этом с того времени, как отпали» 33. Некоторые группы хевсуров, тушин и пшавов и до сих пор имеют культуру, близкую к ингушской. Согласно Вахушти, тушины Пароманского (Пирикительского) ущелья «верой и языком смешаны с кистами». По другим данным, «цовские и пирикительские тушины суть кистинского происхождения». А. Н. Генко был даже склонен считать, что «древнейшим очагом чечено-ингушского национального бытия была современная Тушетия, впоследствии огрузинившаяся» 34.

Памятники материальной культуры этих народов также обнаруживают черты, общие с ингушскими памятниками. Постройки в Пшавии, Хевсуретии и Тушетии сходны с ингушскими. Таковы жилые и даже боевые башни, многочисленные склеповые сооружения, сложенные из местного камня с перекрытием из тонких плит шиферного сланца 35. Хевсурские и тушинские башни с пирамидальными крышами по технике кладки и конструкции весьма близки к ингушским боевым башням36. С подобными крышами известны древние молельни (святилища) в Пшавии. Хевсуры и тушины считают, что строительное мастерство (постройка башен) к ним было занесено ингушами.

Здесь уместно вспомнить о значительном наборе медных и бронзовых массивных орнаментированных поясных блях, пряжке и наконечниках поясного ремня (всего 16 шт.) из окрестностей г. Манглиси (Грузия) 37. Подобные бляхи были обнаружены Л. П. Семеновым в тайнике одного из ингушских святилищ (рис. 5). Время бытования этих предметов пока не поддается точному определению. Манглисский поясной набор найден в каменном ящике с вещами, допускающими предположение о более ранней дате, чем известные ингушские памятники. Близкие манглисскому комплексу части поясного набора недавно поступили в Грозненский музей из раскопок разрушившейся грунтовой могилы в с. Ольгите в Джерахском ущелье (рис. 6).

Эти находки, относящиеся к раннему средневековью, в тайник святилища могли быть положены намного позже.

Некоторые ингушские культы имеют особенности, присущие культам, некогда бытовавшим у отдельных грузинских племен. Существовавший до сравнительно позднего времени в Ингушии культ женского божества Тушоли (богиня плодородия, деторождения, размножения и т. д.) носил ярко выраженный фаллический характер. Весьма редким на Кавказе является фаллический памятник, до 1930 г. стоявший перед святилищем ингушского с. Кок 38 (рис. 7). Подобные массивные памятники, если не считать многочисленных бронзовых статуэток, найденных на Северном Кавказе и в Закавказье и восходящих еще к эпохе кобанской культуры, известны только в Закавказье. В окрестностях г. Ахалкалаки близ ст. Мурдтахети находятся еще два каменных фаллических памятника 39. О других фаллических памятниках из этого же Ахалкалакского района, в частности о памятнике из Катахевского монастыря, упоминает П. А. Флоренский 40. Церемонии, совершаемые вокруг этих памятников местными женщинами, также напоминают собой действия ингушек, желавших иметь детей.

Части поясного набора (бронза) из грунтовой могилы в с. Ольгите. Доставлены в Чечено-Ингушский музей в 1965 г.

Несколько массивных фаллических памятников из разных пунктов Советской Армении экспонированы в Армянском государственном музее в Ереване. В различных местах Грузии (включая и Сванетию) до позднего времени бытовали верования и обряды с ярко выраженным фаллическим оттенком, аналогичные ингушскому культу Тушоли.

В заключительной части своей интересной работы, посвященной культу Тушоли у ингушей, Е. М. Шиллинг писал: «Так же как Тушоли, сванский «Сакмиссай» не может быть целиком выведен из глухой нагорной территории, где держащееся вопреки всем физико-географическим условиям земледельческое хозяйство являет собой факт сохранения в горах традиций, занесенных из более южных районов. Точно так же и корни ингушского культа Тушоли, характерного для земледельческого обихода, следует искать не на Северном Кавказе, а в кругу старой земледельческой культуры, связанной с весенним праздником возрождающейся природы, божествами плодородия и фаллическими образами, направленными на обеспечение урожая» 41-42.

Фаллический памятник близ с. Кок

А. А. Захаровым приводится ряд параллелей ингушскому культу Тушоли в древних культах Передней Азии 43. Действительно, аналогичных примеров из культов северокавказских народов, кажется, нет. Есть лишь не совсем достоверные сведения о нахождении отдельных памятников (якобы фаллических) в районах Северного Кавказа.

Лингвистический разбор имени Тушоли, произведенный в специальной статье 3. К. Мальсаговым с выделением корня «Туш» («ли» является суффиксом принадлежности), предположительно позволяет сближать этот корень с корнем имени халдского бога Туш-ба 44. Позднее правомочность этого сближения с хурритским Тешубом и уратским Тейшебом была подтверждена Д. Д. Мальсаговым и Ю. Д. Дешериевым 45.

Таким образом, из рассмотрения одного из основных древних ингушских культов — культа Тушоли вытекает, что исторические корни культа следует искать где-то на юге, возможно в Грузии. Некоторые ингушские мифы (например, миф о дэвах) также сближаются с мифами народов Закавказья и даже Передней Азии. В ингушском и чеченском фольклоре сохранились многочисленные упоминания о южном происхождении отдельных чечено-ингушских родов. Эти предания оказывают существенную помощь в выяснении происхождения и этнического состава изучаемого народа. Некоторые фамилии выводят своих мифических предков из Ирана, Турции, Аравии, Сирии, Дагестана 46, сопровождая свои рассказы такими подробностями, что происхождение этих легенд уже нельзя не поставить в прямую связь с мусульманизацией чечено-ингушского народа, начавшейся не ранее XVI—XVII вв. 47 и окончательно закончившейся у ингушей только в середине XIX в. В одном предании об арабах прямо говорится, что арабские воины, приблизившиеся из Чечни к пограничным ингушским районам и предложившие ингушам принять мусульманство и подчиниться их власти, положили основание некоторым ингушским фамилиям 48. В ряде случаев в этих преданиях проявляется тенденция феодализирующейся верхушки отдельных родов связать свое происхождение с классовыми обществами и как бы обосновать свое превосходство над соплеменниками 49.
Другие фамилии ведут свое происхождение от кабардинцев, фиренгов (европейцев) и даже от греков («джелтов», «джилинов»). Но, кажется, больше всего и ингушские, и чеченские предания упоминают о грузинском происхождении многих чечено-ингушских родов и фамилий. Почти в каждом горном ингушском ауле можно услышать предание о связях ингушей с отдельными грузинскими племенами, ближайшими их соседями. В специальной литературе опубликовано немало сведений о переселении в далеком прошлом ингушей из Грузии, об уходе ингушей в Грузию и об обратном возвращении их на родину.

Образование кистинского общества народное предание связывает с некоторыми событиями из грузинской истории. Мнимые родоначальники ингушских фамилий Евлоевых (населяющих несколько горных аулов в Ассинском ущелье: Евлой. Нюй, Пялинг), Зауровых из с. Салги и других считаются выходцами из Грузии. Фамилия Бекбузаровых из с. Хамхи, как предполагают, происходит из Хевсуретии, «Несколько ингушских фамилий из Джерахского ущелья когда-то давно выселились в Грузию и живут там где-то близ Тифлиса. Переселились они из-за какой-то ссоры с другими фамилиями, жившими в Джерахском ущелье. По рассказам, потомки выселившихся в Грузию ингушей приходили временами в Джерахское ущелье, чтобы брататься с местными жителями, поддерживать прежние родственные связи» 50.

Имена некоторых грузинских царей были очень популярны в ингушской среде. Возникновение таких древнейших ингушских аулов, расположенных в верховьях Ассинского ущелья и считающихся колыбелью ингушской культуры, как Таргим, Эгикал, Хамхи, Мецхал, Фалхан и других, предания относят к периоду царствования грузинской царицы Тамары (XII в.). Среди нехристианских имен далеких предков отдельных ингушских обществ встречаются явно не местные, а христианские имена, такие. как Леван, Мануил и другие, скорее всего попавшие сюда из Грузии. По мнению Ю. Д. Дешериева, еще сильнее чувствуется влияние грузинского языка, грузинской культуры в бацбийской ономастике 51.

Сходная картина родства с грузинскими племенами рисуется и по чеченскому материалу. Существуют некоторые данные о родстве «бацби» (цова-тушин) с населением Мелхестинского района Чечни. По А. П. Ипполитову 52 и Н. Дубровину, некоторые чеченские фамилии имеют грузинское происхождение: «Так, например, фамилия Зумсой считает себя происхождения грузинского, Калой — тушинского, родоначальники фамилии Варандинской — выходцы из Хевсуретии» 53.

По сведениям, полученным от Арсанукаева, в с. Центорой историко-бытовой экспедицией Государственного Исторического музея (руководитель А. Б. Закс, 1936 г.)54 некоторые чеченские фамилии Чеберлоевского района имеют родоначальников, проживающих в горных селениях Телавского района Грузии. Известно, что христианизация средневековых чеченцев также шла из Грузии. Народные предания, наряду со свидетельством о военных столкновениях грузин и чеченцев, содержат и примеры большой дружбы, некогда существовавшей между представителями этих народов. Такова легенда о храбром Бекбулатове, слышанная нами в с. Харачой и от жителя с. Ведено Омара Али Зелимханова (сына известного «абрека» Зелимхана). С его же слов нами была записана другая легенда, повествующая о неудачном приглашении чеченцами князя из Грузии 55.

Безусловно, необходимо считаться с некоторой условностью приводимых данных о связях и родстве чечено-ингушских племен с другими племенами. Нельзя категорически утверждать, что все приведенные свидетельства из легенд и преданий имеют точную историческую достоверность. Но вместе с тем нельзя не признать, что они содержат и какие-то зерна истины. Нередко они с достаточным основанием позволяют судить о некоторой пестроте чечено-ингушского этноса (конечно, относительной, как и каждого народа), окончательно сформировавшегося в процессе длительного развития и взаимосвязей с соседями, а также в условиях частичных передвижений, переселений и некоторой ассимиляции отдельных групп и фамилий 56. Любопытно, что о переселении говорят предания буквально каждого ингушского и чеченского рода, каждой фамилии. Известна, например, чеченская тайпа (род) Кобартий (Гебертий) якобы кабардинского происхождения, а такое переселение могло быть никак не ранее XIV—XVI вв. Поэтому правильнее будет ингушские общества рассматривать как образовавшиеся из глубоко местного древнего этнического ядра с частичным включением разноплеменных родовых групп, сохранивших еще память о своем различном происхождении. Оценивая ингушский этно-генетический процесс в таком аспекте, мы должны констатировать некоторое преобладание в нем южных элементов.

Весь рассмотренный материал указывает на определенный удельный вес грузинизованных элементов, некогда участвовавших в создании всего вайнахского этноса и особенно в оформлении ингушской культуры.

Можно думать, что большинство этих данных когда-то имели под собой вполне реальные основания и до наших дней сохранились только как отголоски древнего культурного единства и языкового родства далеких предков ингушей с предками грузинских племен. Последние составляли, пожалуй, ведущую часть когда-то большого общекавказского этнокультурного единства или «яфетического» комплекса кавказских народов; отсюда и вероятность предположения, что в древности указанных «грузинизмов» в ингушской культуре могло быть гораздо больше.

Разбирая давнее и длительное влияние грузинских племен на горцев Центрального Кавказа, Н. Я. Марр писал: «Не скрою, что и грузинские горцы, в числе их хевсуры и пшавы, мне сейчас представляются такими же грузинизированными племенами чеченского народа, но не предрешая пока ничего, оценивая только фактически бесспорное, необычайно глубокое влияние грузинского народа на языковую психику чеченских племен даже тех, которые теперь разобщены с грузинами и находятся по сю сторону хребта в плоскостной Чечне, мы не можем не наметить двух положений, во-первых, того, что появление грузин, даже картцев в обсуждаемом районе прохода [имеется в виду Дарьяльское ущелье.— Е. К.] и надо датировать по меньшей мере древностью не менее десятка столетий, во-вторых, в чеченах нельзя не видеть одного из коренных местных народов, вытеснявшихся из прохода грузинами в направлении с юга на север» 57. К заключению, что ингуши пришли на ныне занимаемую ими территорию «с юга, из-за гор», пришел и проф. В. П. Христианович, обследовавший горную Ингушетию в 20-х годах нашего столетия 58.

В этой связи заслуживают внимания и выводы, сделанные акад. И. А. Джавахишвили на основании анализа топонимических названий Грузии. И. А. Джавахишвили установил, что «восточные провинции Восточной Грузии некогда были заселены чеченскими и дагестанскими племенами» и что «магистраль направления передвижения этих племен была с юга на север» 59.

Конечно, признавая глубокую, притом местную, подоснову в формировании ингушской народности (вернее, нахского этноса) на Центральном Кавказе, нельзя исключать возможности более позднего (а иногда, может быть, и вторичного) появления ингушских элементов в отдельных районах края. Иногда на это указывают местные предания и легенды. Так, по преданию горцев Джерахского ущелья (устье р. Арм-хи при слиянии ее с Тереком), «настоящее чеченское племя, населяющее ущелье Джейрах, пришлое», оно якобы вытеснило за Терек «жившее здесь осетинское племя» 60.

Женские головные уборы 1,2 — парадные головные уборы «кур-харс» из надземного склепа у с. Фалхан (вид сбоку и прямо; 3 — предполагаемый головной убор позднебронзового века из могильника у с. Харачой (по М. М. Герасимову); 4 — реконструируемый головной убор из Нестеровского могильника V в. до н. э. (по М. М. Герасимову); S — ингушский «кур-харс» XV—XVII вв.